Закат империи

Исходя из этих соображений Кассиодор решил вызвать из Тичина Эннодия и поручить ему защиту арианского догмата о сущности Божественной Троицы. Тем более что епископ был римлянином и, таким образом, сам спор выглядел бы не враждой двух племён, а всего лишь теоретическим разногласием между сторонниками двух вероучений. Эннодий прибыл в Равенну накануне, а сегодня явился к Кассиодору, чтобы засвидетельствовать своё почтение и получить необходимые инструкции.

— А у тебя прекрасное вино, почтенный Магн Аврелий, — уже в третий раз повторил он, опустошая очередную чашу и словно гигантский, разжиревший кот присматриваясь к юным рабыням в прозрачных косских одеждах, которые под звуки форминты медленно изгибали перед собеседниками свои грациозные тела. — И не менее прекрасные танцовщицы.

— Можешь воспеть их в своих прекрасных стихах, — усмехнулся начальник королевской канцелярии, зная все слабости поэта-епископа, которые тот и не скрывал, сочиняя порой весьма фривольные элегии.

— О, разве могу я состязаться с божественным Овидием! — самодовольно улыбнулся тот и, облизав свои полные алые губы, продекламировал:

— Цитировать дальше мне не позволяет скромность и мой сан. Однако, благородный Кассиодор, ты до сих пор так и не поведал мне, кто будет моим противником на предстоящем диспуте?

— Об этом тебе лучше спросить Северина Аниция.

Музыка стихла, и танцовщицы застыли на месте. Кассиодор сделал лёгкое движение рукой, и они проворно убежали, сопровождаемые сладострастными взорами епископа. Когда до него наконец дошёл смысл последней фразы Кассиодора, он удивлённо раскрыл рот и захлопал глазами.

— Как? Мне придётся выступать против своего знаменитого родственника, в котором огонь древней мудрости засиял с удвоенный жаром?

— Насколько я помню, То же самое ты говорил и о нашем короле? — усмехнулся Кассиодор.

Эннодий слегка смутился и пожал своими мощными округлыми плечами.

— Неужели? Впрочем, нет ничего удивительного в том, что и наш мудрый король, и его достославный первый министр вызывают во мне сходные чувства. Однако неужели ты хочешь, чтобы я отправился в дом к Северину Аницию и спросил его, какого противника он мне приготовил?

Кассиодор с плохо скрываемым насмешливым сожалением посмотрел на своего собеседника.

— Зачем? Неужели ты, Магн Феликс, известный своим красноречием и глубочайшими познаниями в богословии, не одолеешь любого из тех соперников, которых сможет выставить против тебя первый министр? Да я могу заключить пари на пять к одному, что ты разгромишь кого угодно, зная, что твои мудрые речи будет слушать наш великий король! Что? — с деланным изумлением воскликнул он, заметив, как Эннодий неуверенно зашевелился на своём ложе. — Ты хочешь мне возразить и заявить, что это не так?

— Нет, почему же... — забормотал несколько озадаченный епископ, — просто мне пришло в голову... А что, если против меня выйдет принцепс сената Симмах? Это человек учёный и достойный во всех отношениях... А вдруг коварное волнение от мысли о том, что меня слушает наш великий король, лишит меня красноречия? Трудную задачу задаёшь ты мне, Магн Аврелий...

— Но ещё труднее тебе придётся в том случае, если ты вздумаешь отказаться, — резко меняя тон, холодно заметил Кассиодор. — Что подумает наш король, если узнает, что ты не стал защищать те самые догматы, в которые он имеет счастье верить и которые ты сам добровольно согласился исповедовать?

Повисла тяжёлая пауза, прерываемая лишь бурным дыханием Эннодия да плеском воды в фонтане, находившемся в центре атрия. Трусливые колебания епископа так явственно проявлялись на его гладком лице с бегающими бледно-голубыми глазами, что Кассиодор мог читать по нему, как по восковой табличке. В тот момент, когда Эннодий подумал о том, какова будет реакция Теодориха, если он вдруг проиграет этот спор, начальник канцелярии решил прервать размышления своего собеседника.

— Отбрось же свои неуместные колебания, почтенный Эннодий, — весело заговорил он. — Ведь кем бы ни оказался твой противник, он будет заведомо отстаивать прошлое, в то время как за тобой будущее!

— Что-то я тебя не очень понимаю...

— И это тем более странно, что ты должен быть хорошо знаком с воззрениями своего знаменитого родственника и всего его ближайшего окружения. О чём мечтают эти люди? О временах Октавиана Августа и Марка Аврелия! А на что надеются эти несчастные? На восстановление великой Римской империи в прежних границах! Согласись сам — можно ли обладать большим безумием, чем стремиться повернуть вспять колесо истории и возродить то, что давно уже стало прахом? Что толку кричать о крушении мира и отчаянно цепляться за устаревшие предрассудки вместо того, чтобы отважно взглянуть в лицо новой реальности? А она такова, что прежней империи уже нет и никогда — слышишь? — никогда не будет! Об этом можно сожалеть, этому можно радоваться, но все эти чувства не имеют никакого отношения к самому безжалостному факту: время течёт только в одном направлении, а потому мы не можем вернуть ни прошедшие годы, ни былого величия. Нельзя снова оказаться в прежнем государстве, как и в собственной молодости! Так зачем предаваться бесплодным сожалениям?! Римской империи нет, но зато есть Остготское королевство, которое может стать, да и уже стало наследником большинства римских государственных традиций. Пройдёт время, и на смену этому королевству придёт... — Тут Кассиодор понял, что слегка увлёкся, и резко сменил тему: — Короче, я ещё раз повторяю, что уверен в твоей победе. Ну а что касается твоего противника, то, я полагаю, им станет сенатор Альбин.

— Но он же никогда не занимался богословием, да и вообще, судя по всему, так и остался язычником!

— Зато у него есть мудрый наставник в лице твоего высокочтимого родственника, и, кроме того, он стремится к победе. Дело в том, что сразу после диспута должна состояться свадьба его сына с дочерью Тригвиллы, причём наш король решил, что бракосочетание пройдёт в соответствии с обрядами того вероучения, которое одержит победу...

— А сына сенатора Альбина зовут Максимианом? — вдруг спросил Эннодий и, дождавшись утвердительного кивка Кассиодора, заявил, заранее радуясь тому, что и ему есть чем удивить начальника королевской канцелярии: — В таком случае эта свадьба не состоится. По крайней мере в назначенный день.

— Почему?

— Видишь ли, достопочтенный Кассиодор, — не торопясь начал епископ, — вчера, когда я подъезжал к городу, мне довелось стать свидетелем одного происшествия...

— Я не помню точно, что именно писал Гораций, но, кажется, он сравнивал таких женщин с молодыми кобылицами, которым нравится играть, но которые упорно не даются в руки, резко отбивая натиск всех влюблённых, — говорил Корнелий Виринал Максимиану, когда оба, сидя на лошадях, следили за приближением Амалаберги. Они находились сейчас на западной окраине Равенны, откуда с левой стороны начиналась дорога в Рим, а с правой тянулись ещё не осушенные болота. Готская принцесса стремительно мчалась к ним на белоснежной лошади, длинный шлейф её головного убора развевался на ветру. Трое слуг едва за ней поспевали.

Вчера по совету Корнелия Максимиан отправил к Амалаберге раба с предложением поохотиться за городом на диких уток. Он неплохо стрелял из лука и в глубине души надеялся поразить своим умением надменную амазонку. Корнелий Оказался прав. Амалаберга с неожиданной лёгкостью согласилась на это предложение, и вот теперь, слегка запыхавшись и осаживая свою кобылу, подъехала к ним. Оба юноши с молчаливым восторгом наблюдали за очаровательной готской принцессой, одетой в ярко-красную столу, поверх которой был накинут модный розовый плащ, именуемый «палла». Седло Амалаберги, щедро украшенное золотыми бляхами, на которых были искусно изображены фантастические птицы, так замечательно отражало солнечные лучи, что оба римлянина начали щуриться.