Десант Тайсё

— Пусть напоследок позабавятся, пусть... Надо же им показать своё всемогущество! Но для нас, господа гласные, сей грозный указ — тьфу... Не пригоден, извините, даже для сортира. Потому что за нами — сила всей союзной эскадры. Они прекрасно это знают и не посмеют нас тронуть. А ежели сдуру всё-таки решатся на очередную авантюру... Что ж, тем быстрей подпишут свой приговор, ибо отныне уже не пешки, а пушки решают судьбу короля. Карфаген должен быть разрушен, а его пепел — развеян по ветру!

Раздался гул восхищения, усиленный рукоплесканиями. Для полного ажура не хватало лишь криков «Бис!» и «Браво!» Грех прерывать ликование. Вдобавок опасно: кто-то не выдержит резкой перемены обстановки. Обождав, когда думцы деловито зашумели о способах сопротивления, если наглец вдруг объявится, Пётр переступил порог. Всех перекосило, передёрнуло. Возникла какая-то стеклянная тишь, в которой немо косоротился оцепеневший Агарев да слышалось сопение, кряхтенье обмерших господ, испускающих дух... Кажется, даже засмердило. Слабы и смешны оказались борцы за собственное благополучие. Чтобы случайно не добить их, Пётр миролюбиво поклонился:

— Добрый день, господа гласные. Рад видеть вас в полном сборе.

— Здесь идёт заседание... Ты кто таков? Почему вломился без позволения? — прохрипел Агарев, придерживая рукой дергающуюся голову.

— Как вы уже прекрасно знаете. Исполком считает Думу со второго сего мая распущенной. Мне поручено принять соответствующие дела. Я назначен комиссаром городского самоуправления. В Совет войдут сорок человек от профсоюзов, десять — от Владивостокского Совета и ещё десять — от квартиронанимателей. Профсоюзы должны выдвинуть лучших товарищей, на честность которых можно положиться. Я знаю: есть творческая сила в носителях физического и умственного труда. Вместе мы создадим орган, способный обеспечить нормальную жизнь города. Всё ясно-понятно? Тогда, господин городской голова, прошу сдать мне дела.

— Ничего я сдавать не буду! Ты разгоняешь орган, единогласно избранный народом прямым, равным и тайным голосованием! Это вопиющий произвол! Я протестую!

— Да, избранный почти единогласно... Неужели для того, чтобы полчища интервентов затоптали народ просто сапогами?

— Это насилие — контрреволюция чистой воды! Мы тебя знать не желаем! Вон отсюда!

— Ну, хватит бузить. Всё это уже набило оскомину. И так тянули свою лямку дольше всех в России. Аж умаялись... Теперь отдохните. Так что будьте любезны подчиниться решению Исполкома.

— Я подчинюсь лишь вооружённой силе!

Вспомнив недавнее изречение Медведева, Пётр так же скорбно произнёс:

— Гм, вот она, печально знаменитая расейская натура... В цивилизованных странах принято, что банкроты сами благоразумно уходят со сцены. А у нас принято ждать, когда подымут на штыки! Дорогой Алексей Фёдорыч, ваше желание для меня свято.

В приоткрытую дверь Пётр кивнул Кузьмичу. Тот важно вошёл, сурово оглядев господ, грозно пристукнул о пол берданкой. Какой-то смельчак наконец возмутился:

— Узурпатор! Ты направляешь свои штыки на избранников! Мы всё равно не сдадим своих полномочий!

— Пожалуйста, оставьте их при себе, только освободите помещение. Ну, прошу, господа, прошу...

Заложив руки за спину, Пётр отошёл в сторонку, чтобы не помешать им. Однако думцы не торопились воспользоваться этим. Они всё дружней поносили проклятого каторжника и самозванную советскую власть, которая держится лишь благодаря самодержавному насилию. Кузьмич послушал, послушал господскую ахинею и, решив, что пора действовать, по-настоящему долбанул прикладом в паркет.

Жахнул выстрел. Пуля продырявила потолок рядом с люстрой. Потряхивая головой, Агарев уставился туда. Затем пригрозил Петру:

— Ты скоро за это поплатишься! Господа, мы вынуждены подчиниться вооружённой силе! Считаю экстренное заседание городской Думы и Управы отложенными до следующего заседания!

Он резко надел чёрный котелок, нервно одёрнул чёрный же сюртук и с гордо поднятой головой направился к двери. За ним потянулись остальные. Кузьмич довольно пропустил мимо себя процессию, насмешливо приговаривая:

— Ишь, расшеперились, индюки... Хватит нам очки надевать... Брешите на улице...

Озорно присвистнув вслед последнему думцу и, помахав картузом, развеял оставшийся дух. Пётр облегчённо подмигнул:

— Понял, батя, что мы сотворили с тобой?

— Как, сынок, не понять... Редкое, доложу тебе, удовольствие шугануть этих шершней... Ведь моя жизнь уже на излёте... Вдруг на тебе: угодил в цель! Прямо радёхонек, что так подфартило. Ей-бо! — усердно перекрестился Кузьмич и предложил: — Ну, ты делай что надо, а я у двери постою. Ну, они надумают явиться с подмогой...

— Всё может быть.

Пётр обошёл кабинет, рассматривая громоздкие шкафы с книгами, какими-то фолиантами. Открыл ящик письменного стола, где лежало несколько галстуков и грязных воротничков Агарева. Перелистал папки, набитые копиями протестов на самоуправство Исполкома и почти ежедневными слёзными призывами к союзникам о помощи, ибо мощные демократические государства не могут, не имеют морального права в такой драматический момент оставлять на произвол судьбы ещё слабую российскую демократию. Это — великий грех! Вот, оказывается, и всё, чем в основном занимался ретивый городской голова. Зазвонил телефон. Какой-то иностранец вальяжно пробасил:

— Добрый день, мистер Агарев...

— Его здесь уже нет. Вас слушает городской комиссар Никифоров. С кем имею честь?..

— Как? Почему? Откуда взялся какой-то комиссар?

— Дума вместе с Агаревым канула в Лету. Отныне вместо неё существует городской Совет. Я — комиссар...

— Опять Совет, комиссар... Тьфу!

Так завершился первый дипломатический разговор. Пётр хотел позвонить Косте, доложить о победе. Заодно следовало узнать, как дела с эшелоном, который Гирса клятвенно обещал дать красногвардейцам. Но за приоткрытой дверью возник гул голосов. Неужели впрямь нагрянуло собранное думцами подкрепление? Кузьмич возразил:

— Да поймите вы, черти, нельзя к нему! Комиссар важным делом занят!

— А мы разве лясы точить пришли? Не замай, а то живо останешься без винта с бородой!

В кабинет ввалилось несколько красногвардейцев с ленточками на шапках и картузах. Знакомый слесарь Василий укоризненно гаркнул:

— Здорово, Петро! Ты чего это часовым закрылся? Комиссар называется... Неужто мы должны воевать и со своими?

— Зачем? Пожалуйста... Здравствуйте. Какое у вас ко мне дело?

— А вот какое... Раз ты теперь сделался городским головой, так венчай нас!

— Братцы, помилуйте, разве я поп?.. Да и с кем вас венчать?

— Ну, это по старинке так говорится. Аты нас вот что... Ты по-граждански оформи нас. Бабы у входа остались, робеют тебя.

— Чего это вам взбрело венчаться, когда уже столько прожито?

— Хм, взбрело... Идём бить Семёнова. Так с жёнками оформиться надо, чтоб на ребятню пособие получали. Да на случай, коли того... Всё пенсия какая-нито будет. Вот и оформи нас чин-чинарём.

— Верно рассудили... Грех обделять семьи вдвойне. Зовите невест. Да это... Всё же торжественный момент... Авось гармошка у кого есть?

— Как не быть? На фронт идём! Там без музыки нельзя! Эй, Кирюшка, давай-ка!

Вихрастый детина исчез. А Пётр смущённо пробормотал:

— Как же вас это самое... Ведь я не знаю, ещё не доводилось оформлять подобное... А паспорта или профбилеты есть?

— Как же! Держи, обновишь!

В кабинет робко вошли жёны красногвардейцев. С ними вернулся гармонист и неуверенно стал затевать то «Интернационал», то «Варшавянку». Пётр спросил:

— Кто ж твоя жена, Васёк? Как её звать-величать?

— Вот она самая, Софья Андревна, — представил Василий бордовую от смущения женщину. — Иди-иди, он не кусается. Это свой парень: свет у нас в цехе ладил. Ну-ну, веселей...

Всё старательно записав в профсоюзный билет, Пётр пристукнул печатью и пожал молодожёнам руки:

— Поздравляю вас, товарищи счастливчики. Желаю вам победного свидания и долгих лет жизни уже в коммунизме. А на золотую свадьбу покличите?