Десант Тайсё

Досконально знал человек обстановку в столице. День за днём оценил накал стачек на всех заводах и фабриках, на железной дороге. Отметил поведение всех воинских частей и флотских экипажей. Неожиданно упрекнул команду «Полярной Звезды», которая так легко сменила красный флаг на белый, тем самым подорвав боевой дух кронштадтцев и всего флота. Разве можно так беспардонно менять революционные принципы на более густую похлёбку?

Друзья повинно склонили головы. Дальше Пётр слушал плохо, стараясь представить, как следовало действовать, чтобы удержать братву от позора? Ничего путного в голову не приходило. Теперь ясно, что их обвели вокруг пальца жалкими подачками да лживыми посулами выполнения политических требований. Но тогда восторг от победы над офицерами, адмиралом Ниловым и самим императором был настолько силён, что даже трудно вообразить, как удалось бы заставить ликующий экипаж требовать от судьбы ещё большего. Он этого не знал. Соколов с Паршиным — тоже. По самой обыкновенной неопытности. Иначе бы действовали по-другому. А опытный Николай вовремя ничего не подсказал. В итоге действительно подвели весь флот и кронштадтцев, обретя вместо славы — позор. Пётр очнулся от горьких мыслей, когда выступал уже кто-то другой. Дёрнулся к Соколову:

— Где Ленин-то?

— Наше дело — отвлекать внимание, — пояснил тот и вдруг рванулся к двери, у которой раздался придушенный вскрик, началась возня.

Друзья успели кого-то отшвырнуть, долбануть кулаком, даже выхватить браунинги. В сутолоке и темноте по закону подлости попало своим. Именно тем солдатам, которые сумели-таки сцапать пару шпиков, норовивших проскользнуть в столовую без пароля. Остаток вечера друзья бдели около дверей в коридоре. Сменили продрогшую тройку наружной охраны. Пусть Ленин снова благополучно ушёл — в столовой находился партийный актив столицы, тоже нуждавшийся в защите от ареста. Уже за полночь они отправились на квартиру сдавать штатский наряд. Однако Николай улыбчиво шевельнул красивыми гусарскими усами:

— Носите на здоровье. Всё, гвардия, вы своё отслужили. ЦК партии советует вам уклониться от военно-полевого суда за границей. Как вы на это смотрите?

Соколов скорчил такую задумчивую рожу, что все расхохотались. Потом, загибая толстые пальцы, начал диктовать условия:

— Первое. Шкалик или чайник крутого чая для сугрева. Второе. Побольше еды, не то спадут штаны. Третье. Обсуждаем всё остальное только после немедленного выполнения первых пунктов!

— Айда на кухню, — согласился Николай.

Ох, как хотелось друзьям побывать за границей, посмотреть другую жизнь, поучиться в партийной школе, где мог преподавать сам Владимир Ильич! О подобном счастье было страшно даже мечтать. Особенно — Петру, едва закончившему в родном Оёке лишь церковно-приходскую школу. Но иностранных языков никто не знал. А без них какие путешествия? Одна мука. И коль им выпала счастливая доля, — лучше махнуть в знакомый только по книгам сказочный Крым, к тёплому Чёрному морю. Там всё-таки проще устроиться, легче работать среди своих. Когда получили паспорта с новыми фамилиями и деньги, Соколов довольно скомандовал:

— Полный вперёд!

Мрачным был стылый Питер, опасным. Уже ничего не светило тут, кроме военного суда, готового расстрелять, сгноить в Петропавловке или отправить на каторгу. Счастливое избавление от роковой участи, казалось бы, должно будоражить сильнее хмеля. Но Пётр ощутил почему-то неведомое прежде томление...

Глава II

Маленькая, тихая Керчь уютно прильнула к подножию скалистого Митридата. По-весеннему щедрое солнце, живописная лазоревая бухта и блаженная теплынь припаяли Петра к причалу. Почти у ног ласково приплёскивала вода, прозрачная, как стекло, по сравнению с мутновато-жёлтой балтийской. Подмывало нырнуть в неё, чтобы омыть спёкшуюся душу. Вся эта благодать разморила с дороги, притупила внимание.

Вокруг суетился до черна загорелый местный люд, крикливый, словно чайки. Белое лицо сразу выделило Петра. Скрыть гвардейскую выправку под штатским пиджаком тоже сложно. Бдительный дежурный жандарм с пышными адмиральскими усами и бакенбардами немедленно приметил его. Услышав чужой выговор, с особым тщанием проверил паспорт, выяснил, зачем сюда прибыл россиянин. Затем настойчиво посоветовал искать работу и поправлять лёгкие подальше от городка. Неожиданно для себя Пётр поблагодарил великодушного цербера, вовремя напомнившего, что слишком разомлел. Пора искать явочную квартиру Авива Михно.

Она затаилась в хаосе каменистых улочек, петляющих между низкими домами с плоскими крышами. Будто цепляясь плетнями друг за друга, все дома карабкались на Митридат. Русоволосый Авив сидел в одних трусах на крылечке. Переводил дух после двенадцати часов работы на токарном станке. По русой бороде стекал, кучерявясь, папиросный дымок. При виде Петра шелковистые усы вспорхнули от радости, голубые глаза просияли... Будто встретил родного брата. Освободив побольше места, Авив подвинулся. Мягким голосом, чуть заикаясь, признался, что является уже бородатым социал-демократом — ещё до революции отбывал ссылку в Архангельске. Лишь затем деликатно поинтересовался:

— Издалече к нам?

— С Урала. Захотелось попробовать вашей знаменитой селёдки. Уж больно, говорят, хороша. Одно объеденье! — искренне причмокнул голодный Пётр.

— Не селёдка, а быч-бычки. Кто их отведал, бо-больше не уедет отсюда, — пояснил Авив и после сосредоточенной затяжки улыбнулся: — Надеюсь, ты не прихватил бо-большевизм в обмен на бычки?

Это значило, что рядом сидел только внешне привлекательный меньшевик, для которого гнев начальства страшнее кары небесной, а собственное благополучие — дороже любых революционных целей. Ну и влип... В такой ситуации вся поездка просто теряла смысл. Неужели Соколову с Паршиным тоже дали в Симферополе подобные явки? Лишь надежда встретить стойкого большевика позволила Петру сказать:

— Ещё ради селёдки можно бы... Хм, стоило ли так накладно мелочиться?

— Ща-щас узнаешь.

Крупные, жирные, копчёные с каким-то особенно приятным вкусом, бычки с дороги да ещё под рюмку-другую оказались действительно отменными. Уже давным-давно Пётр не ужинал с таким аппетитом. Однако бдительности всё равно не терял, настырно выясняя, кого же в Керчи всё-таки больше — меньшевиков или большевиков?

— Че-черносотенцев, Петя, че-черносотенцев, — утешил Авив. — Они во-во как держат в кулаке весь караван и гру-грузчиков.

Это подтвердилось в городском комитете РСДРП. Поскольку землечерпательный караван вместе с грузчиками порта являлись крупнейшими рабочими коллективами, их следовало вырвать из-под опасного влияния черносотенцев Бескаравайного. Что торжественно поручалось переполненному энтузиазмом Петру. Свободной должности меньшевистский комитет не имел, хоть какую-то работу для хлеба насущного предложить не мог. От прежних денег в кармане осталась лишь мелочь. Объедать семью Авива не позволяла натура. Поэтому Пётр отложил героическую борьбу с мордастыми черносотенцами, неустанно слоняясь по пристаням да причалам в поисках любого заработка. Теперь он по-настоящему оценил сладостный вкус бычков, которых сам удил и жарил на подвернувшихся костерках таких же бедолаг. Даже без хлеба и соли они были несравнимы ни с какими яствами «Полярной Звезды»!

Тем не менее всё нестерпимей хотелось именно хлеба. Пышного, ноздреватого, с поджаристой коркой. Хотя бы ломоть, какие в обед уписывала бригада рабочих, строивших пристанский мол. Пётр издали видел огромный каравай, от которого через минуту не осталось помина. Затем появился другой, запашистый настолько, что Пётр подошёл к счастливцам, вдобавок жующим такие же толстые шматки сала, и, с трудом оторвав глаза от еды, спросил:

— Как насчёт работёнки?

— Кусается она щас... — нехотя отозвался пожилой бригадир, вынимая из мешка очередной каравай. — Ищешь — не найдёшь, а повезёт — бросить охота.

— Не очень прибыльна, что ли? — в тон подладился Пётр.