Берега светлых людей

Один из готов крикнул всей своей братии:

— Мы на две лодки не рассядемся!.. Палачей, что ли, ожидаем?!

Ему не ответили. Хранили молчание и готы с сериванами за спинами халан.

На каждой лодке сидело по четыре человека — они же гребцы, они же воины. Лат на них не имелось, одеты были опрятно. С лодки громогласный бирюч огласил, страшно коверкая слова, примерно следующее:

— Если вы стоите на сем месте берега, то благодарите рок свой назначенный, что живы ещё, а не посечены мечами друзей своих верных. С этой поры слушать будете беспрекословно всё то, что скажут вам. А для начала послушайте меня. Тот остров, что видите вы за моей спиной, не для вас — это запомните свято! Кто повернёт к нему, будет утоплен! За ним есть остров иной, но до него придётся добираться вплавь... Так что бросайте тут всё, что повредить вам может, и гребите, как сподручнее, между нашими лодками. Пути назад вам нет!

При этих словах все, кто находился в лодках, показали обречённым луки, потрясли тяжеленными баграми.

— Вперёд! — гневно крикнул картавый чужеземец оторопевшим пловцам, и лодки разошлись в стороны, освобождая водное пространство.

Стальная гвардия дружно лязгнула доспехами и пошла, подталкивая обречённых. Увлечённые зрители из огромного воинства теперь совершенно не спешили разгонять коней: высматривали, как определённые к испытанию шестьдесят человек взяли курс на невидимый отсюда, но обещанный велеречивым прорицателем остров. Горемыки-пловцы отчего-то не расстались с надеждой спастись. Быть может, надежда их смертью питалась и жила, горела?.. Они плавились к пределу, растягивались, оглядывались на избавившихся от них товарищей, неистово ворошили свою прошлую жизнь и бурчали величайшее несогласие плюхавшей в лицо волне...

А удовлетворённое походом войско пошло на отдых... Думало ли оно об отверженных? О тех, кто близился к супротивной струе вытекавшей из озера воды?.. И готы, и сериваны, и халаны ещё могли со своих мест видеть, как людская стая упрямо подступается к искрившему вёрткими волнами току. Пловцам уже приходилось выбрасывать руки над нырявшими головами — и всё для того, чтобы превозмочь мощный напор, бьющий навстречу, не пускающий и влекущий в глубину... Никто из той ушедшей с миром армии и подумать не мог, что проводили они в никуда сражённых любовной болезнью мучеников...

Не только сила и жажда обладания движут человеком — у него ещё есть вера и борьба за неё, светлую! Не топят холодные волны изливающегося с неослабной силой, нарождающегося нового русла, встречают неласково, но угнести не могут отчаянных, но не отчаявшихся людей... Поворот сдюжили и бьются, скребутся в лучшую жизнь обречённые. Нет, уже и не обречённые, а до жара, до пыла, до буйства обнадеженные. Ведь замаячил перед напряжёнными ликами тот красно обещанный, настоящий чудо-остров! И пускай на нём ничего нет, кроме дряни, вони, парши, всё равно эта блаженная небывальщина — вожделенная цель! Пускай кто-то ослаб, и тело его отброшено в реку — зато другие, озверев, выгребают на тишь перед островом, свободную от боковых потоков...

Нет уже тех двух лодочек — они, осушив вёсла, скатились к островку своему и наблюдают, как за надёжным бортом глубинная волна выворачивает напоследок утопленников...

Не избавленные от страстей бытия счастливчики с совиными глазищами, с синими от холода пастями выгребали и, дотянувшись, ложились на берег. Им помогали, их собирали, их поддерживали, их провожали через весь остров к двум совсем другим лодкам — невероятно обветшалым и скрипучим от стародавности своей. По пути человечьи стени — подобия законченного ужаса — озирались вокруг. «Не убьют... Будем жить и искать смерти праведной... А эти, верно, были такими же... Как же плыли бабы? А не бабы — молодухи... Точно, плыли и они...»

Дома вдоль большущей улицы без заборов... Перед ними — скот...

Люди сердобольные все оказались сзади: сопровождали, вели поредевшую в две трети стайку новичков. Достанет им теперь и двух дряхлых лодочек...

Отвезут утешенных новобранцев на островок соседний — третий. Двое старичков-лодочников, что обязаны возвратить скорлупки те, припрут на всё теперь согласных счастливчиков в порубе и оставят лихих когда-то молодцов наедине с бочагой простой водицы. За пять недель никто не сбросит им ничего съестного — ни крошки, ни зёрнышка. Каждый день через решётку будут лишь подливать свежей озёрной воды. Кому тряпицу подадут старые, иногда и сказки суровые порасскажут, ну, а случится — околевшее тело поднимут...

Кто по истечении пятой седмицы жив останется да выздоровеет, поживёт-покажется срок на втором, а и там, по желанью личному, отправлен будет на речной, дальний остров. Оттуда к самому Лехрафсу доставляются возрождённые. Громкий почёт ждёт их, и нет воинов лучше, чем они...

Другое дело — средний остров: большой, ухоженный... Там живут-доживают те, чья болезнь сильнее целебного глада. Обитают там и здоровые вовсе — житьё-то тихое, врагов нет и быть не может... Зерно сплавляют с Танаиса, дичь, коли мало скота — на северном берегу... Коммуна-рай! Законов нет! Дети родненькие да болезные, друзья, подруги... И новые котлованы для усопших. Хоть и слаб тут телесами народ — зато мудрый, всё за лихую годину свою передумавший...

Гонцы от Лехрафса сообщали в городе, что до праздника войску к родным очагам не поспеть. А праздник великий — встречины лета красного!.. И покидали все желающие и охочие пыльные улицы, толпой немалой шли по лугам зелёным да пожням мелкотравчатым навстречу рати славной, к людям знакомым да родным.

Увидали халанские воины широкую, встречавшую их толпу и позабыли разом усталость. Ушли невзгоды и горечь потерь! Разбежались-разъехались ратники по полю широкому, радушно взмахивали руками и дождаться уже не могли, когда отыщут их в рядах тесных родимые и любимые. Детишки выкрикивали имена отцов своих, искали под шлемами и лица матерей. Юнцы, бойко примчавшиеся от города на конях, свидевшись с тятьками, показывали им, как ловко уже получается у них лететь вскачь и взапуски. Когда-то вместе в поход выступать!.. И радовались доброй смене отцы, звали к захваченным конягам — подарочек выбирать.

Много лошадей трофейных на сей раз. Удачлив Лехрафс — так говорили все. Отвечали в приподнятом настроении воины, что табун был ещё больше, да отставали по пути люди и коней прихватывали. Да и того, что осталось, хватит!..

На радостях почти все подарки раздали на поле том.

Встречавший люд рассматривал с интересом людей новеньких, правду сказать — страшненьких каких-то: длиннолицых, стылых... Готы с сериванами волнительно выискивали — нет ли молодухи, девицы какой неприкаянной?.. Нет, таковых нету... Поправляли северяне вьюки с гостинцами, ждали свидания с городом незнакомым, невестами полным.

Гуды, потолкавшись в ликующей возле Лехрафса толпе, не в состоянии был улучить минутку для важных сообщений. Нетерпеливым криком отозвал царя в сторонку:

— Лехрафс, вспомни, как в прошлое лето Сароса встречали!

— Что ты, Гуды, в такой-то день задался воспоминаниями? Говори же о деле! — откликнулся царь.

— Был тогда с нами отряд смугляков из страны рассветной — антами назвались они.

— Те, у коих земля далеко за реками Рах и Гейхе? — напрягая память, уточнил Лехрафс.

— Да, правильно... Так вот, они возле города стояли несколько дней назад, а теперь убрались куда-то. Только, видимо, где-то близко.

— Что ж им надо после предательского бегства из войска нашего? — спросил Лехрафс, хотя точно знал, что у Гуды на сей вопрос ответа нет.

— Что им надобно — не ведаю. Благо на город они не напали в наше отсутствие... — рассеянно размышлял Гуды, ожидая, пока царь помашет кому-то берёзовой веточкой и обнадёжит каким-то мимолётным обещанием. — Вот я и говорю, что не с войной пришли...

— А с чем? Чтоб опять обмануть? Гуды, друг мой хороший, меня тогда чуть стыд не заел! И они были одной из причин тому стыду!