Страница 70 из 101
— Анисимов, ты?
— Шустряков? Как там наши, поселок взяли?
— Берут. Меня Пугачев прислал… А как вы тут?
— Как у нас? — переспросил Анисимов и повел взглядом вниз. — Вот, от правой руки культя осталась. Человек двадцать в медпункт увезли. Десятка полтора — тяжелые, в землянке еще лежат. А сколько уцелело и с батальоном вперед пошли — не знаю, это у тебя спросить надо.
— Немного, — вздохнул Шустряков. — Двадцать шесть человек было, когда мы с вами соединились.
— Вот и прибавь их. Остальные, — повел головой Анисимов, — все тут, вокруг землянки лежат. Санитары здесь все облазили, а похоронщики еще не приходили.
— Колобов в землянке или убит?
— Не знаю. Среди раненых его не было. Может, он с батальоном ушел? Хотя вряд ли нас бросил бы.
— Вот тебе и на. Ты ж его связной!
Был связным, пока он меня вот с летчиком здесь не поставил раненых оборонять. Мы и стояли тут до самого конца. Считали, что крышка уже нам, да тут вы подоспели. Здесь знаешь, что творилось? А… Ты переписывай раненых, а то сейчас машины подойдут за ними.
Юра с тетрадью в руке вошел в землянку. В лицо ударил густой настоявшийся запах крови, лекарств и нестиранного белья. Дышать с непривычки было тяжело, и Шустряков, вместо того чтобы подойти к каждому и записать его, направился к знакомой санинструкторше Фросе.
— Юрочка, какими судьбами? Не ранен?
— Нет. Комбат прислал список потерь составить. У тебя раненые все переписаны?
— Конечно. Я тебе дам этот список. А ты случайно в батальоне нашего командира роты Колобова не встречал?
— Нет его там. Думал, что здесь у вас о нем узнаю.
— И у нас его нет. Не нашли пока. Меня сейчас сменят. Если хочешь, давай вместе походим вокруг, поищем.
— Ладно. Только я на улице подожду, воздух у вас здесь..
— А мы ничего, притерпелись.
Над «пятачком» группа за группой проносились «илы» на штурмовку руин Рабочего поселка № 5. Где-то там сражался сейчас их батальон, преодолевая последние десятки метров до долгожданного соединения с Волховским фронтом. «Люди немчуру колотят, а тут канцелярией занимайся», — недовольно думал Шустряков, прислушиваясь к отдаленным звукам боя. Вскоре к нему присоединилась Фрося. Они не спеша обошли все позиции роты, записывая поименно погибших. Бывших штрафников Юра узнавал в лицо. Кого не знал, устанавливал по красноармейским книжкам и медальонам. Бронебойщика Смешилина узнал даже обезглавленного. Присел возле огромного тела Ромы и записал в тетради, что Роман Смешилин погиб смертью героя. Фрося молча плакала.
— Ты не плачь, — тихо сказал ей Юра. — Смотри, сколько фрицев ребята положили.
— Что мне до них, Юрочка. Мне своих жаль…
Особенно много убитых немцев оказалось у стыка позиций Фитюлина и Козлова, где бойцы дрались уже в отрыве от остальных. Тут они нашли и самого Славку, лежавшего на снегу с зажатым в руке ножом. Его автомат с пустым магазином валялся рядом. Подойдя к растерзанному взрывом гранаты телу Фитюлина, Фрося сняла с себя шапку и ткнулась в нее лицом. Она уважала Славку за смелость и открытость характера. Он не умел таить про себя ни мыслей, ни чувств, не терпел лицемерия и всегда говорил напрямик то, что думал.
Стоявший рядом Шустряков насторожился, прислушиваясь к стрельбе, доносившейся от Рабочего поселка.
— Слушай, Фрося. Тут немного уже осталось. Ты перепиши остальных, а я воевать побегу, — решился он. — Наши, кажется, в поселок ворвались.
— Ну и что? — не поняла его Фрося. — Тебя Пугачев сюда прислал.
— Да ты понимаешь, что наши вот-вот с волховчанами соединятся? Конец блокадному кольцу! Ты понимаешь?! Словом, я побежал, а ты постарайся Колобова отыскать и документы его мне потом передашь.
— Бездушный ты человек, Юрка! А если он еще живой лежит, как я его одна дотащу?
— Был бы живой, давно бы уже объявился. Если хочешь знать, я Колобова не меньше тебя уважаю. Он мне за старшего брата был… Короче, побежал я.
Фрося хотела было крикнуть что-то обидное и злое вслед Шустрякову, но передумала. Надев на голову шапку, она поднялась, поправила заметно полегчавшую за эти сутки санитарную сумку и направилась дальше одна. У нее действительно было такое ощущение, будто ее тайная симпатия — Колобов еще жив и ждет ее помощи.
Было около одиннадцати часов, когда Шустряков вернулся в свой батальон. В этот момент никто из них еще не знал, что уже час назад несколько севернее, в Рабочем поселке № 1, произошла знаменательная встреча бойцов Волховского и Ленинградского фронтов. Командир 269-го стрелкового полка еще надеялся, что именно его третий батальон, вырвавшийся вперед, станет именинником семидневного ожесточенного сражения. Шерстнев с самого утра не отходил от телефона и ждал радостного сообщения с минуты на минуту.
Однако батальон Пугачева к этому времени находился только на подступах к победе. После отчаянного утреннего броска через позиции окруженной накануне роты Колобова батальон почти вплотную вышел к высокой насыпи узкоколейки чуть севернее Рабочего поселка № 5. За его руинами уже просматривались в бинокль боевые порядки наступавших волховчан. Но дальнейшее продвижение батальона застопорилось.
…Пугачев лежал на снегу, укрывшись за небольшой кочкой, и с нетерпением ждал конца артподготовки. Вот уже полчаса артиллерия и гвардейские минометы двух наступавших навстречу друг другу дивизий били по последнему препятствию, вставшему на их пути, — насыпи узкоколейки. Эта полоска земли давно уже лишилась снежного покрова. Здесь все грохотало, клубилось и ухало от разрывов сотен снарядов и мин. От насыпи тянулся черный удушающий дым: то ли горели уложенные в землю шпалы, то ли дымилась и плавилась сама земля.
Наконец грохот канонады оборвался. Пугачев выстрелил из ракетницы, подавая сигнал к атаке, поднялся во весь рост и охрипшим от волнения голосом скомандовал:
— Вперед, ребята! За мной! Ура-а-а!
И, не оглядываясь на поднимающиеся за ним цепи, побежал к насыпи. Рядом с ним оказался подоспевший Шустряков. По ним никто не стрелял. Из смрадного и дымного удушья выбегали с поднятыми руками гитлеровцы, бросали оружие, садились на снег.
Андрей, не останавливаясь, перемахнул через насыпь и, выскочив из полосы дыма, едва не попятился обратно: навстречу батальону бежали, стреляя на ходу, развернутые в атаку цепи. Пугачев уже собрался подать команду бойцам ложиться и занимать оборону, как вдруг его осенило — да ведь это же наши! Волховчане!! Они прорвались наконец к Большой земле!!!
Не чувствуя ничего, кроме огромного, охватившего его целиком восторга, он бросился навстречу бежавшим. Что-то кричал, кого-то обнимал, с кем-то целовался, хлопал по плечам и спинам и видел перед собой такие же счастливые и радостно-растерянные лица.
Взглянув на часы, запомнил время: 11 часов 35 минут.
— Слушай, комбат, как твоя фамилия? — обратился к Андрею худощавый военный в офицерском полушубке.
— Пугачев, а что?
— Да ничего… Моя фамилия Демидов и я — тоже комбат. Понятно?
Они счастливо рассмеялись и, обнявшись, отошли немного в сторону.
— По такому поводу неплохо бы и по чарке выпить. Как считаешь?
— Согласен, только по двадцать грамм. Остальное — вечером. Ты за своим начальством послал? — поинтересовался Андрей.
— А как же! В таких делах медлить не принято. Как увидел вас на насыпи, так и отправил связного в штаб полка.
— И я тоже. Ну как у вас там, на Большой земле?
— Почему это «у вас»! Теперь она одна, наша Большая земля!
— Извини, не привык еще.
— Мы думали, что в Ленинграде одни дистрофики воюют, а вы ничего ребята, крепкие!
— Эту тему, брат, давай на потом оставим. Поговорим, когда в Ленинграде побываешь.
— Ты не обижайся. Брякнул не подумав. Идем-ка лучше к своим славянам. Понаедет сейчас начальство, а нам с тобой в строй некого ставить будет. Момент-то исторический!
Полковники Шерстнев и Фомичев приехали почти одновременно. Поговорив о чем-то между собой, они приказали командирам батальонов построить свои подразделения. Потом состоялись митинги. Сначала раздельные, затем совместный. К вечеру приехал комдив генерал Симоняк. Он тоже поздравил воинов с долгожданной победой, объявил благодарность всему личному составу полка Шерстнева.