Страница 34 из 101
Советские войска сумели упредить врага, нанеся девятнадцатого августа с захваченного на левом берегу Невы плацдарма неожиданный двойной удар на Синявино и Тосно. Спустя неделю перешла в наступление и ударная группировка Волховского фронта. В ходе ожесточенных боев она прорвала вражескую оборону на участке Гонтовая Липка — Тортолово и, отразив яростные контратаки противника, вышла на подступы к Синявино с запада.
Гитлеровцам вместо генерального штурма Ленинграда пришлось спешно перебрасывать свои свежие дивизии в район прорыва и восстанавливать положение. Сильными фланговыми ударами они сумели остановить продвижение войск Волховского фронта и сковать рвущиеся им навстречу части Невской оперативной группы. Вот тогда-то, с целью спасти уже во второй раз проваливавшееся наступление в районе Синявино, и была предпринята нашим командованием операция по захвату плацдарма у Московской Дубровки.
Застигнутый врасплох противник спешно подтягивал с других участков подкрепление. Обстрел Невы в районе переправы нарастал с каждой минутой. Спешащие к плацдарму суда получали пробоины, теряли ход и управление, тонули.
В катер, на котором переправлялся штаб сводного батальона, почти одновременно ударили два снаряда. Завалившись на правый борт, он начал быстро погружаться в воду. Шедший за ним мотобот едва успел принять оставшихся в живых. Тяжело раненного в грудь Терехина перенесли на него комиссар Кушнаренко и легко контуженный капитан Аморашвили.
Узкая песчаная полоса под обрывом уже была полностью забита высаживающимися бойцами, ящиками с боеприпасами, минометами. Люди суетились, кричали. Каждый старался быстрее выбраться на обрыв, затащить туда имущество, технику. Навстречу одному потоку двигался другой — санитары начали доставлять с плацдарма первых раненых.
Нуждающихся в срочной операции размещали в двух глубоких штольнях, прорытых в нижней части обрыва еще прошлой осенью. Немцы этими штольнями не пользовались и они кое-где обвалились, но теперь пришлись как нельзя более кстати.
В одну из штолен, где уже топилась небольшая печка-буржуйка и горели яркие карбидные лампы, принесли майора Терехина. Сначала он находился в сознании и требовал, чтобы ему доставляли донесения из атакующих подразделений, но скоро стал путаться, принимал хлопотавшую возле него медсестру за начальника штаба.
Небольшой осколок снаряда засел у него где-то рядом с сердцем. Требовалась немедленная операция, но хирурги, если они вообще не погибли во время переправы, задерживались. Печурка горела плохо и медсестра никак не могла простерилизовать шприцы, чтобы сделать ему хотя бы обезболивающий укол. На груди майора, несмотря на двойную повязку, все шире расплывалось кровавое пятно.
Успокоившийся было Терехин неожиданно закашлялся, пришел в себя. Оглядел осмысленным взглядом штольню. Заметив лежавшего рядом раненого бойца, прохрипел:
— Что там, на плацдарме?
— Нормально, товарищ майор. Уже из второй траншеи фрицев выколачивают. А тут последние два взвода из абрамовской роты высаживаются. Слышите?
Терехин прислушался к доносившимся снаружи командам и отчаянной матерщине, слабо улыбнулся:
— Хорошо идут, с настроением…
Хотел сказать что-то еще, но вдруг захрипел. По синему его лицу пошли белые пятна. Он весь напрягся, тихо охнул и обмяк. Подбежавшая медсестра приподняла его голову и, схватив за руку, старалась нащупать пульс.
— Отошел, — констатировал лежавший рядом боец. — Жалко его. Правильный мужик был. Да ты отпусти его, сестра. Чего уж теперь. Лучше мне какой-нибудь укол сделай. Кость в ноге свербит, мочи нет.
На подступах ко второй траншее продвижение двадцать седьмой роты застопорилось. Тут и там оживали уцелевшие стрелковые ячейки и пулеметы. Прижатые огнем к земле штрафники дважды поднимались в атаку и кидались вперед.
Трудно было разобраться, занимается уже утро или нет. На истерзанном клочке земли, усеянном воронками, становилось все светлее от вспышек ракет, слепящих струй огнеметов и разноцветных пунктиров трассирующих пуль. И если бы все это не было направлено на уничтожение людей, не дышало смертью, то происходящее можно было бы сравнить с какой-то грандиозной иллюминацией.
Взвод Колобова наступал в центре порядков роты. Вырвавшись вперед и оказавшись без фланговой поддержки, он нес ощутимые потери. Когда до траншеи оставалось уже не больше сотни метров, отделения залегли под плотным пулеметным и автоматным огнем. Скатился в подвернувшуюся воронку и Колобов, опередив на какую-то долю секунды пронесшуюся над ним автоматную очередь.
Больно ткнувшись локтем в торчавший кирпич, он обреченно подумал: «Все, теперь уже людей не поднять». Немного отдышался, вытер рукавом непросохшей шинели вспотевшее лицо, осторожно огляделся по сторонам. Вокруг никого не было видно и у него вдруг возникло ощущение полного одиночества и беззащитности. Он понимал, что это минутная слабость. Вообще-то, если верить во фронтовое везение, ему сегодня крупно везло. Сколько раз довелось бегать с фланга на фланг наступавшего взвода и ничего, уцелел. Только шинель в трех местах пробило пулями и осколком, да кусок кожи на большом пальце левой руки чем-то сорвало.
За последние полчаса Николай сменил трех связных. Первого, Попкова, тяжело ранило, когда они наткнулись на уцелевший под бронеколпаком пулемет. Его заменил Петушков, но посланный с донесением к командиру роты, он куда-то исчез. Может, убило или ранило по дороге, а может, и отсиживается в какой-нибудь щели. Выяснять времени не было, и Колобов назначил к себе связным бывшего моряка Громова. Этот выполняет распоряжения толково и расторопно. Легок на помине! Вот он короткими перебежками, а где ползком пробирается с левого фланга от Павленко.
— Громов! — закричал Николай и тот, услышав, тут же метнулся к воронке.
— Живой, командир? А я вас ищу.
— Что там у Павленко? Почему застрял со своими?
— Фрицы какие-то малахольные с левого борта ему врезали. Ну он и залег с отделением, отбивается.
— А рота Орешкина где, у берега топчется?
— Да нет, вроде тоже вперед шли. Отстали маленько.
— Вот что, Костя, давай опять к Павленко. Подгони его вперед, а после этого беги к командиру роты, скажи ему, что без поддержки огнем мы траншею не возьмем. Пусть пушкари и минометчики хоть на одну-две минуты заставят заткнуться фрицев.
Отделение сержанта Павленко вынуждено было развернуться перпендикулярно берегу и залечь. Однако ружейно-автоматный огонь — некоторые из бойцов уже обзавелись трофейным оружием — не остановил гитлеровцев. Дело дошло до рукопашного боя. И тут перевес оказался на стороне штрафников. Они навалились на автоматчиков, оттеснили их в полуобвалившийся ход сообщения.
В этот момент и появился здесь Громов, весь мокрый, с забитым грязью автоматом. Пробираясь сюда, он запутался в колючей проволоке, порвал брюки, а услышав фыркающую на излете мину, ткнулся в заполненную ржавой водой воронку. И сейчас Костя, не раздумывая, бросился на помощь «братве». Ударив с ходу по рогатой каске прикладом, он прыгнул в ход сообщения и столкнулся лицом к лицу со здоровенным немцем. С округлившимися от бешенства глазами тот пытался выбраться из свалки, а кто-то, Громову не было видно, кто именно, тянул его сзади за шинель. Костя, чуть отклонившись в сторону, сделал резкий выпад левой и явственно ощутил, как, проткнув одежду, лезвие финки вошло в чужое тело. Тонко закричав, гитлеровец осел к его ногам и бывший моряк с силой опустил приклад автомата на появившееся перед ним искаженное страхом лицо.
Крики ярости и боли, площадная брань и глухие, тяжелые удары сливались с грохотом клокочущего боя. Во всем этом было что-то противоестественное, напоминающее рукопашные схватки доисторических пращуров.
Наконец с автоматчиками покончили. Ни один из них не выбрался из хода сообщения живым.
— Костя, помоги встать, — услышал вдруг Громов стон Юры Шустрякова. — Ой, как больно. Ну, фриц подлючий… Залимонил мне сапогом промежду ног… Думал, что уже крышка мне.