Страница 30 из 33
Ибо здесь дело получает замечательный поворот: эгоизм повелевания ведет к своему собственному уничтожению.
Чем больше господствующее общество, побуждаемое своим социальным аппетитом, расширяет сферу своего господства, тем более недостаточной становится его сила, чтобы сдерживать растущую массу подвластных и защищать от аппетитов других все более богатую добычу.
Вот почему спартанцы, которые представляют совершенную модель эксплуататорского общества, ограничили свои завоевания.
И чем больше господствующее общество утяжеляет бремя налога, тем более сильное желание стряхнуть это ярмо оно будит у подвластных. Афинская держава освободилась от этого ярма, когда Спарта стала требовать большей дани. Поэтому спартанцы взимали с илотов только умеренную арендную плату и разрешали им богатеть.
Они умели дисциплинировать свой властный эгоизм. Согласно формуле Иеринга, у спартанцев эгоизм вел силу к праву.
Но с какой бы осмотрительностью ни осуществлялось господство, оно имеет свой срок. Господствующая группа со временем редеет. Ее силы исчерпываются настолько, что в конце концов она становится неспособной сопротивляться силам чужеземцев. Что тогда остается делать, как не черпать силу в массе подвластных? Но Агис* вооружает периэков и меняет их положение, только когда число граждан падает до семисот и Спарта в агонии.
Лакедемонский пример иллюстрирует проблему чистой Власти. Основанная на силе, она должна сохранять эту силу в разумном соотношении с массой порабощенных. Самая элементарная предусмотрительность вынуждает тех, кто господствует, укрепляться товарищами, набираемыми среди подвластных. В зависимости от того, является ли форма господствующего общества полисной или феодальной (соответственно, Рим или «норманны» Англии), этот союз принимает форму либо распространения на «союзников» прав полиса, либо возведения зависимых крестьян в рыцарское достоинство.
Отвращение к этому необходимому процессу обновления силы особенно ярко проявляется в гражданских общинах. Вспомним, как протестовал Рим против программы Ливия Друза**, сформулированной в интересах союзников, и разорительную войну, которую республика вела перед тем, как уступить.
Итак, отношение господства, установленное в результате завоевания, стремится к сохранению; Римская империя есть власть Рима над провинциями, regnum Francorum* есть господство франков в Галлии. Таким образом создаются системы, в которых не прекращается как бы наложение повелевающего общества, на общества повинующиеся; власть Венеции дает здесь относительно недавний пример**.
Установление монархии
До сих пор мы подходили к господствующему обществу так, как если бы оно само по себе было недифференцированным. Из рассмотрения маленьких обществ мы знаем, что это не тот случай. В то время как со стороны этого господствующего общества на подвластные ему общества происходит воздействие повелевания, которое существует само по себе и для себя, внутри господствующего общества силится утвердиться повелевание по отношению к самому этому обществу. Это личная – царская – власть. Она могла потерпеть неудачу и исчезнуть до начала широких завоеваний, как в случае Рима. Ее монархическая карта могла оказаться еще не разыгранной в момент завоеваний, как в случае германцев. Наконец, эта карта могла быть уже разыграна и партия частично выиграна, как в случае Македонии.
Если существует такая царская власть, объединение империи дает ей огромный шанс, с одной стороны, упрочить завоевание и, с другой – положить конец квазинезависимости и квазиравенству компаньонов по завоеванию.
Что для этого требуется? Чтобы rex Francorum***, нуждающийся для поддержания Власти силы во всех своих союзниках, вместо того чтобы выполнять роль вождя победившего войска, организовал в завоеванном обществе выгодную для себя партию скрытых сил, которую он мог бы использовать как против партий этого общества, так и против своих собственных союзников, низводя их самих таким образом до положения подвластных.
Именно это, как мы видим, в самой грубой форме делают турецкие султаны. Из воинственных феодальных князей они превращаются в абсолютных монархов, когда становятся независимыми от непобедимой турецкой кавалерии, создав «новое войско» (Yeni cera; отсюда «янычары») из христианских детей, которые всем обязаны султанам, щедро осыпающим их привилегиями, и потому составляют в их руках послушный инструмент. Те же самые устремления побуждают турков выбирать и чиновников из христиан.
Принцип повелевания ничуть не изменился: это всегда сила. Но вместо того, чтобы быть общей силой в руках завоевателей, теперь это личная сила в руках короля, который может использовать ее даже в отношении своих бывших компаньонов.
Чем большим будет количество скрытых сил, которыми удастся завладеть королю, тем больше он будет иметь власти.
Уже немало – привлечь непосредственно на свою службу отдельных подданных, давая им возможность занять положение, совершенно противоположное тому, на которое они могли надеяться при тирании.
Еще лучше, если король может привлечь к себе сообщество подданных, сокращая им те налоги, которые не приносят выгоды ему самому: это борьба против феодализма.
И, наконец, дело обстоит наилучшим образом, если он может обратить себе на пользу традиции каждой группы, входящей в сообщество: так делал Александр, выдававший себя за сына Гора*. Не у всех наставником был Аристотель**, но столь естественный прием так или иначе используется во многих случаях. Нормандский король Генрих I Английский женился на представительнице древней саксонской королевской династии. И как только у них родился сын, распространяется пророчество: будто бы последний из англосаксонских королей, Эдуард Исповедник, предвещал своему народу, что этому ребенку будет предназначено положить конец череде захватов власти и восстановить в стране законное правление[168].
От паразитизма к симбиозу
Вот в общих чертах логический способ образования того, что можно назвать «национальной монархией», если отвлечься от анахронического употребления слова «нация».
Сразу становится очевидным, что природа Власти совершенно не изменилась, что речь всегда идет о повелевании самом по себе и для себя.
Власть обязана своим существованием двойному триумфу: военному – триумфу завоевателей над покоренными и политическому – триумфу короля над завоевателями.
Один-единственный человек может править громадной массой народа, потому что выковал инструменты, позволяющие ему странным образом быть «самым сильным» в отношении кого угодно: это государственный аппарат.
Покоренное целое создает «благо», которым монарх живет и посредством которого он поддерживает свое великолепие, питает свою силу, награждает преданных ему и добивается целей, выдвигаемых перед ним его честолюбием.
Но с таким же успехом можно сказать, что это повелевание установилось благодаря тому, что монарх покровительствовал побежденным; что он силен благодаря тому, что сумел привлечь к себе слуг и вызвать всеобщую готовность к повиновению; что, наконец, он извлекает у народа средства благодаря тому, что сам обеспечивает процветание последнего.
И то и другое, сказанное выше, является совершенно верным. Власть оформилась, укоренилась в привычках и верованиях, развила свой аппарат и умножила свои средства, поскольку сумела обратить на пользу себе существующие условия. Однако обратить их себе на пользу она смогла, только служа обществу.
Она всегда ищет лишь собственного могущества; но путь к могуществу пролегает через служение.
Когда лесник подрезает лесную поросль, чтобы способствовать росту деревьев, а садовник собирает улиток и устраивает молодым растениям парник или помещает их в счастливый жар теплицы, мы не считаем, что тот или другой действуют из любви к растительному народу. Конечно, они «любят» его гораздо холоднее, чем это можно себе представить. Однако любовь, не являясь логическим мотивом их забот, непременно их сопровождает. Разум хотел бы, чтобы человек вел себя без привязанности. Но человеческая природа так устроена, что привязанность подогревается заботами.
168
Marc Bloch. Les Rois thaumaturges. Publ. de la Faculté des Lettres de Strasbourg, 1924***.