Страница 26 из 33
Сначала определим ставку в игре.
Царь ничего не может без вождей gentes и genê**, поскольку лишь они приносят ему повиновение групп, которыми руководят, групп, внутрь которых царский авторитет не проникает.
Чего хочет, чего обязательно должен хотеть царь? Лишить власть имущих того прочного основания, из-за которого он вынужден привлекать их к участию в правительстве. И, сломав родовые формирования, обрести прямую власть над всеми содержащимися в них силами. Для выполнения этой программы он ищет поддержку и находит ее у плебса, влачащего жалкое существование за пределами величественных аристократических пирамид; в некоторых случаях он находит ее и среди элементов, принадлежащих самим пирамидам, но занимающих в них только униженное и угнетенное положение.
Если царь победит, то одновременно произойдет социальное переустройство[154], осуществится новая независимость нижних членов общности и будет возведен правительственный аппарат, с помощью которого все индивидуумы будут приводиться к подчинению непосредственно Властью.
Если же царь будет побежден, то социальное переустройство замедлится, социальные пирамиды на время сохранятся, управлять общим делом станут патриции – это будет олигархическая республика.
Надо ясно представлять себе, что Власть стремится одним движением, согласно необходимой логике, уменьшить социальное неравенство и усилить централизацию общественного правления. Вот почему историки сообщают, что в Риме после изгнания Тарквиния народ сожалел о своих царях.
Где царская власть становится монархией
Усилия царя имеют тем меньше шансов на успех, чем меньше сообщество и чем крепче сплоченность патрициев.
Но общество стремится к увеличению – сначала посредством объединения, затем посредством завоевания. Тройной пример Спарты, Рима и ирокезов свидетельствует о том, что объединение является достаточно естественным для воинственных народов. Оно внесло конкретную разнородность в новую «нацию». Общие вожди – двое в Спарте, двое у ирокезов и первоначально двое в Риме – получили благодаря этому объединению изрядное увеличение влияния. Они с необходимостью компаньоны, когда, например, выступают в поход, или торжественно отправляют различные обряды каждого из обществ, входящих в союз. Вожди предстают как фактор кристаллизации мифологического процесса, который собирает верования и роднит богов отдельных обществ.
Но греческое или римское общество недостаточно велико[155], весьма разнородно и не очень религиозно настроено, чтобы цари нашли в нем духовное оружие, гарантирующее им успех.
На Востоке картина менее ясная. Но царям здесь служат, кажется, лучше: судя, во-первых, по тому, что здесь сильнее подчеркивается их религиозная функция, а во-вторых, – по стремительности их территориальной экспансии.
Всякий раз, когда многочисленное объединение разных обществ завоевывается малой нацией, ее вождю предоставляется огромный шанс для установления абсолютизма. В покоренном населении – в эпоху, когда еще совсем не сформировано национальное чувство, – он находит необходимую ему поддержку против патрициев, в то время как внутри гражданской общины он мог рассчитывать только на слабую чернь. Стоит вспомнить, например, Александра, который, когда македонцы взбунтовались, призвал юных персов, чтобы создать свою гвардию. Или турецких султанов, которые набирали войско янычар, обеспечивавшее как их внутренний деспотизм, так и их внешнюю силу, из захваченных детей христианских народов*.
Благодаря завоеванию и возможностям игры, которые ему предоставляет разнообразие завоеванных, царь может избавляться от аристократии, по отношению к которой он был лишь своего рода председателем; он становится монархом.
Иногда даже больше. В сложном целом, сформированном отрядом завоевателей и массой завоеванных, смешиваются культы, собственные для каждой группы. И в каждой группе существует привилегированная патрицианская элита[156]. Ибо общение с богами было средством достижения согласия с ними, особого завета, в котором никакая другая группа участвовать не могла.
Царь проявляет, таким образом, безмерную милость к толпе подвластных, если предлагает им одного бога на всех. Наши современники глубоко заблуждаются, полагая, что правители Египта, вводя культ одного бога, более или менее совпадающего с ними самими, унижали своих подвластных. Наоборот, в соответствии с представлениями той эпохи, правители дали толпе новое право и новое достоинство, поскольку призывали малых и униженных объединиться с optimates*** в общем культе[157].
Такими средствами, политическими и религиозными, монархия может создавать целый аппарат управления, стабильный и постоянный, с чиновничеством, армией, полицией, налогами, словом, со всем тем, что вызывает в нашем представлении слово «государство».
«Общее дело» без государственного аппарата
Государственный аппарат создается личной Властью и ради личной Власти.
Чтобы воля одного человека, одна-единственная воля, проводилась и исполнялась в обширном царстве, требуются целая система ее передачи и целая система ее исполнения, а также средства для поддержания той и другой. Иначе говоря – чиновничество, полиция, налоги.
Этот государственный аппарат – естественный и необходимый инструмент монархии. Но его вековое существование оказывает такое влияние на общество, что, когда с течением времени царь исчезает, а аппарат сохраняется, тó, что должно приводить его в движение, сможет быть представлено не иначе, как одна воля – воля некой абстрактной личности, занявшей место монарха. Мы представляем себе, например, Нацию, принимающую решения, и затем – государственный аппарат, обеспечивающий их исполнение.
Вследствие такого образа мысли нам трудно понять античную республику, где все осуществляется содействием воль, которое необходимо как для исполнения, так и для принятия решения, ибо нет никакого государственного аппарата.
Просто удивительно, как могут авторы – даже Руссо и Монтескьё – рассуждать абсолютно одинаково о современных государствах и о древних гражданских общинах, не обращая внимания на столь очевидную разницу между теми и другими.
Античная республика не знает государственного аппарата. Не нужно механизма, посредством которого общественная воля могла бы охватить всех граждан, и от этого совершенно никто не будет страдать. Граждане, каждый из которых обладает собственными волей и силой (поначалу это узкая группа, но потом она расширится), приводя к согласию свои воли, принимают решение и затем, приводя к единству свои силы, исполняют его.
Именно потому, что все покоится на согласии всех воль и на поддержке со стороны всех сил, этот строй именуется «общим делом».
Античные республики
Мы знаем, что царь воинственного родового общества, чтобы действовать, должен был добиваться поддержки старейшин родов. Понятно, сколь естественным было для него стремление сосредоточить всю Власть в себе самом и что это стремление должно было привести его к слому родовых рамок, для чего ему пришлось прибегнуть к помощи низших групп общества, плебеев всякого происхождения, как своих, так и побежденных.
Намерения родовой аристократии являются по необходимости совершенно противоположными. Она желает утвердить не только свое положение квазинезависимости, квазиравенства с царем, но и свои превосходство и власть по отношению к другим социальным элементам.
К этому стремятся соратники Александра, которые отказываются падать перед ним ниц, тогда как сами своим высокомерием подавляют новых побежденных, даже своих союзников – греков.
154
Ср. устройство, которое приписывают Сервию Туллию***.
155
В момент кризиса царского правления.
156
«С точки зрения религиозных прав, – говорит Ланге, – плебс, даже в случае, если он уже завоевал политические права, остается совершенно чужим народу тридцати курий… Факт, что плебей мог бы приносить жертвы богам так же, как священник гражданской общины, кажется патрициям кощунством» (Lange. Histoire intérieure de Rome, trad. A. Berthelot, t, I, p. 57)**.
157
Это хорошо показано в замечательной работе Ж. Пиренна («Histoire du Droit et des Institutions de l’ancie