Страница 2 из 25
Борис Алексеевич был иного складу и нраву, нежели родственник. Богатырского сложения, силач, умеющий быть крутым и решительным, когда надобно, он от рождения был предназначен для воеводства. Веселого характеру, дружелюбный, общительный, любитель покутить, Борис Алексеевич всегда находился в центре внимания, был окружен толпой друзей, поклонников и просто людей, желавших быть поблизости к популярному человеку.
Он никому не отказывал в общении, исключая чернь и откровенную голытьбу. К нему тянулись люди, как тянутся всегда к чему-то надежному и сильному. Ему быть бы настоящим воеводою, но в Кремле не желали замечать того, и то страшно злило и обижало Бориса Алексеевича, заставляя его торчать в Преображенском, дожидаясь своего часу и занимая унизительную должность воспитателя бесправного царя. Софья купно с Василием Васильевичем собственными руками растили себе недруга. Борису Алексеевичу не оставалось ничего другого, как ставить на будущего царя Петра Алексеевича, надеясь, что тот оценит его по достоинству.
Таких руководителей имели противоборствующие стороны к лету 1689 года. В Москве царские грамоты славили князя Василия Голицына: «Мы, великие государи, тебя, ближнего боярина и оберегателя, багодарствуем за твою к нам многую и радетельную службу, за то, что такие свирепые, и исконные враги наши и креста святого и всего христианства неприятели твоею службою в жилищах их поганых поражены, и побеждены, и прогнаны».
А в это время другой Голицын – Борис Алексеевич, зело хмельной и обиженный неправедной славой брата и своим умалением, кричал в Успенском соборе: «Осрамил нас перед Европой Васька Голицын. Не полки ему водить–сидеть в беседке, записывать в тетрадке счастливые мысли. Русь ныне голыми руками ленивый разве что не возьмет. Доколе бесчестье такое будем терпеть? Пора новому царю давать дорогу».
Софья обращалась к первому министру: уйми брата, а тот разводил руками, мол, что я могу сделать – он сам по себе, а я сам по себе. Он только успокаивал правительницу: бог с ним, собака лает– ветер носит. Наедине с собой Василий Васильевич лишь скрипел зубами, когда ему доносили о таких речах. Он понимал, почему брат злится, но что он, Василий, мог ему предложить? – поменяться местами? Сие было выше его сил. Оставалось надеяться, что в самую трудную минуту они друг другу все-таки помогут.
У Софьи оставалось одно испытанное средство – стрельцы. Противная сторона не решалась привлекать их на свою сторону, затаив злобу и ненависть за смерть родственников и союзников. Это развязывало Софье руки. Но и ей не так-то просто было обращаться к полкам. Теперь она сама была властью, и теперь в ее сторону летели стрелы недовольства за недоплату жалованья, за рост цен, за поборы, за походы, не приведшие ни к чему.
Однако и других средств получить желаемое у правительницы не было, и надобно было, смирив гордыню, идти к стрельцам. Софья тайно призвала самых верных из них на совет. В одной из бесчисленных комнат дворца собралась десятка стрельцов, дежуривших в тот день в Кремле. Шакловитый специально поставил их в одну смену, чтоб скрытней было.
Струился неверный свет от нескольких свечек, придавая обстановке загадочный, таинственный вид. Лица заговорщиков едва угадывались. Из боковой двери в комнату незаметно вошла царевна., вслед за ней шагнул Федор Леонтьевич Шакловитый., прикрыл осторожно створки дверей, постоял, прислушиваясь, затем сел неподалеку от правительницы. Софья была в темном летнике и скуфье, закрывающей лоб, ее трудно было узнать. Темная, усталая, скорбная, она села на специальную лавочку, что возвышалась над всеми.
– Ребятушки мои дорогие,– начала она тихим доверительным голосом, – трудно, тяжко мне в последнее время, да и прежде было не легче, – поправилась она,– управлять нашим государством. Я подняла его совместно с вами из грязи, из смуты, из разорения, не дала врагам нашим земли русские присвоить. Теперь вот надолго татар отвадили, отогнали от себя. Сейчас бы и пожить немного поспокойнее, да царице Наталье неймется, продолжает воду мутить, ей бы Петра одним царем оставить, а нас бы с Иваном и другими сестрами со свету белого сжить.
К ней с братом Львом Нарышкиным присоединился князь Борис Голицын – известный пьяница и драчун. Я думала, он будет наставлять царя Петра благим делам, а он стал с ним ездить на Кукуй, в Немецкую слободу, водку пить да немецким обычаям научаться, про наши русские позабыв. Царю Петру заодно с царицей весьма удобно: им не надобно ни о жалованье войску заботиться, ни об охране границ наших русских, ни о порядке в Москве и в других городах и весях. Знай веселись да трать деньги на потешные игры, а в играх тех кто участник: конюхи да озорники, пьяницы всякие, они семью купца Филатьева ни за что ни про что погубили, забавы ради. А завтра придут и ваш дом грабить.
– От потешных житья не стало, всяк час задираются, – вставил кто -то.
Софья пропустила мимо ушей дерзость и продолжала: – вот и я говорю – порядку нет.– Царевна замолчала, тяжело вздохнув и всем своим видом показывая, как нелегка ноша, что она на себя добровольно взвалила.
– Матушка.– масляным голосом подхватил разговор Шакловитый.– Отчего вам ни устранить князя Бориса и Льва Нарышкина? Чего уж проще? Да и царицу вместе с царенышем можно тож принять. Так я говорю, братцы?
Стрельцы молчали. Зависла неловкая тишина.
– То можна, – наконец, заговорил кто-то.– Пусть матушка розыск назначит. Ежели окажется, что бунт затевают, государству вредят – тогда другое дело, тогда мы все, как один пойдем. По закону надобно.
– Какой тебе еще закон?– грозно привстал Никита Гладкий – верный пес Шакловитого.– Кто розыск будет чинить – бояре? Они тебе ра– зы– щут. Так разыщут, что мы окажемся в первых смутьянах. В 82-ом разыскали? Так и сейчас разыщут. Еще не поздно исправить промашку. Всех Нарышкиных под корень. Так я говорю?
Опять зависло долгое, тягостное молчание.
– Ты не о том, Никита,– возразил Федор Леонтьевич, глянув на молчаливую царевну и поняв, что от стрельцов помощи ждать нечего.– Матушка жалуется на то, что руки ее связаны, что надобно у двух царей разрешения испрашивать, прежде чем что-то полезное сделать. А у царей часто мнения разные, а время не терпит. Надобно, чтоб матушка сама приговаривала указ, а для того венчать ее на царство.
– Воля ваша, матушка – государыня.– отвечали стрельцы уклончиво,– что изволишь, то и делай.
Иван Чермный, тоже из людей Шакловитого, неожиданно взвился:–
– Ну как же, братцы! У царя Ивана двери заложили дровами и поленьями, как когда-то у Феодора, венец царский изломали. А кому ломать, как ни с той стороны? Что ж, так и будем терпеть издевательство над старшим царем?
Колеблющийся свет маленьких свечек прятал лица приглашенных стрельцов, потому им проще было отговариваться и отмалчиваться. Напрасно Федор Леонтьевич сотворил ту загадочную полутьму, надеясь, что это придаст смелости стрельцам. Ошибся тут умный Шакловитый.
Каждый из стрельцов, зная настроения в полках, думал про себя: эка удивил – царский венец изломали. Ранее говорили, что вообще, царевича задушили, а что наяву вышло? Пошумели, погуляли, помогли царевне на трон взойти, а что взамен? Ну, выплатили жалованье, так то и положено по закону. Словно читая мысли стрельцов, Софья сказала:
– Соколы мои! Семь лет назад я по крохам собирала по всей России деньгу, чтобы выплатить вам жалованье по вашему же расчету, который был неизвестно кем произведен, наверно, пьяным дьяком. То было неимоверно тяжко, но мы выплатили все до последней копейки и теперь заплатим – дайте время. Я дала вам торговые льготы, ослабила подати, – голос правительницы наливался гневом,– так вы думаете, что таково будет вечно? Вас едва подняли на Крым – вы, наверно, забыли, чем должны заниматься и каково ваше основное назначение?
Так я напомню. Оно состоит в том, чтобы защищать отечество, трон и порядок в державе. Так надобно то и делать – защищать, а вы более защищаете свои торговые места на базаре, а не отечество и трон. Подождите, уйду я – уйдут и ваши льготы. Али вы не видите, какое войско хочет создать Наталья Кирилловна и ее советчики? Никакой семьи, никаких огородов, никаких ремесел – токмо война. Вы того хотите? Вы то и получите.