Исповедь. Часть 2

У меня были сильные симпатии к этому мужчине, были какие-то чувства, не переросшие в любовь. Но зная, какой он, я понимала, что моей любви он не заслуживает.

–Прости меня, детка, за вчерашнее, – шепчет Женя, а я знаю, что от этого его чувства вины и следа не останется, стоит ему услышать мои новости.

–Жень, я беременна, – коротко, сразу в лоб, заявляю я, так и стоя в его объятиях с опущенными руками. Ощущаю, как Олейник затаил дыхание, и, кажется, даже сердце его перестало в этот момент биться.

–Хорошо, я позвоню в лучшую клинику, договорюсь обо всем. Тебя примет лучший врач, – безразлично, холодно, совсем безэмоционально отвечает Женя.

–О чем договоришься?

–Об аборте, – и тут меня как током прошибло. Я, как ошпаренная кипятком, оттолкнула Женю с такой силой, что он пошатнулся. Я смотрела на него с ненавистью! Урод моральный! Бесчувственный убийца! Вот так спокойно говорить об аборте!

–Это мой ребенок, и я не позволю тебе решать за меня!

–Рита, ты смешная, что ли? А потом тесты на отцовство, ты права свои заявишь, алименты требовать начнешь, зачем это все? Зачем усложнять?

–Да на хер ты мне сдался, со своими алиментами! – выплюнула я, помчавшись обратно в спальню, став поспешно выгребать свои вещи со шкафов. Все. Хватит.

–Срок какой, Дорофеева? – так же пофигистически продолжает Олейник, как истукан став в дверном проеме моей спальни.

–А оно тебя пусть не колышет, – резко отвечаю я.

–Значит так, красавица. Я на неделю лечу в командировку. Сейчас уйду я, не утруждайся всеми этими демонстративными сборами. Контакты врача и время, когда тебя примут, я сообщу. У тебя неделя, чтобы решить этот вопрос добровольно. Иначе я тебя за патлы затащу к доктору, усекла? Хороших выходных, Рита. Можешь считать, что у тебя еще один внеплановый отпуск. В штабе я сообщу о твоем отсутствии, – и все. Он ушел, хлопнув дверью. Оставив меня пережевывать эту мысль, с которой он меня оставил. Да никогда и даже под дулом пистолета я не убью своего ребенка.

–Не слушай его, комочек, слышишь? Он не поступит так. Я не позволю, – положив руку на живот, шепчу я, уверяя своего ребенка, что смогу защитить его от его же отца.

Глава 8

У меня складывалось впечатление, что всю свою сознательную жизнь Олейник оттачивал мастерство пофигизма. А теперь закрепляет навыки на мне, демонстрируя, насколько ему плевать на все, что происходит со мной. Преследуя лишь свои собственные цели, он считал себя главным в любой ситуации, оставаясь уверенным в том, что я, как и все вокруг него, беспрекословно буду исполнять его приказы. Нет, это были не приказы, а прихоти, которые зарождались в его голове, что жалили, вырываясь ядовитым роем. Большинство людей научились принимать вид серьёзного безразличия, клеймя необычные позиции в попытке казаться нормальными. Но разве я многого просила? Я ни разу за все время, что была с ним, не просила ни-че-го. А когда захотела сохранить то, что поистине стоит считать самым большим даром, он разом решил лишить всего. Нельзя доверять человеку, который все считает хорошим или плохим, а уж тем более тому, кто просто равнодушен ко всему. И я решила, что стоит взять с него пример, ведь именно с того самого момента, когда тебе становится безразличным все, что происходит на стороне – начинается свобода. Я хочу быть свободна, хочу, чтобы от этих оков был свободен мой ребенок. Не место нам в обществе гиен, что готовы при первой возможности разорвать тебя. И в момент, когда равнодушие одного человека нагрузило ощущением, словно от меня отвернулся весь мир, из медленного погружения в меланхолию вырвал телефонный звонок.

–Ты где пропала? – слышу встревоженный голос Никиты. И мне становится еще сложнее. Мне нужна его забота. Нужен Он. Такой, каким был сейчас, в попытках отстроить отношения, по руинам которых мы так долго топчемся. Эгоизм? Отнюдь. Просто женщина должна ощущать, что любима, что в ней кто-то нуждается. Я не ломала его, не перевоспитывала. Он сам пришел к этому. И все, чего я хотела, чтобы он был рядом. Ощущать как во мне бьется половина его сердца. Спрятаться в его тепле, забыться, разделить мир с ним одним. Но осознание того, что после всего, что мы прошли, после этого шага, со стороны Измайлова, все может рассыпаться и развеяться по ветру пылью затертых до шаблонов желаний, заставляло безмолвно кричать. Ощущения, словно это ампутация вживую, со злорадствующим смешком лихого доктора где-то там, глубоко в моем подсознании.

–Дома пропадаю. Видок неподобающий для вылазок на люди, – горько усмехнувшись, отвечаю в трубку, рассматривая свое бледно-зеленое лицо.

–Что случилось?

–Встретилась с женой Олейника.

–Она хоть жива осталась? – слышу усмешку в голосе Никиты. И, знаете, эта усмешка горделивая, словно он зазнался, зная, какая я у него боевая. И я ощутила, как довольствуется этой гордостью моя внутренняя богиня.

–К сожалению, – на выдохе отвечаю я. Повисает какое-то молчание, впервые за все время, с тех самых пор, как мы решили возобновить наше общение. Хотя это выходило с переменной успешностью. Потому что на Бали мы послали друг друга как можно красноречивее, ну, а по приезду в Москву, решили, что еще не время разбегаться. Мы признались себе, что не верим в сожженные мосты. И все теперь зависело от нас двоих. Но мы продолжали топтаться на одном месте.

–Я приеду?

–Приезжай, – он словно мысли мои прочитал. Мне не понадобилось намекать, ходить вокруг да около. Ощутив, что я нуждаюсь в нем, на каком-то подсознательном уровне, будучи со мной на одной волне, волне, которой связаны такие безумцы в своей любви, он сказал, что уже выезжает.

Я еще не была готова рассказать обо всем. Безжалостно подпуская Никиту ближе, следуя ему навстречу. Усугубляя все из-за своей вечной глупости. Если бы я была сильнее и научилась сразу говорить правду… Но я не могу.

Все было таким сложным, но, по сути, куда проще, если разобраться и понять, что следует менять. Но полуправда это то же самое, что и полуложь. От перестановки этих слагаемых сумма не менялась. И понимая это, я не пыталась искать решений в сложных для меня уравнениях, где не получится найти неизвестную. Я расскажу, немножко позже, уверяла я сама себя, но мало верила в то, что решусь самостоятельно. Дождусь, когда Измайлов сам все узнает и пинком под зад попрет. Но до этого самого момента у меня есть немного времени, чтобы побыть с ним рядом.

Пока я ждала приезда Никиты, все же начала собирать свои вещи. Это место стало для меня клеткой, в которой я лишь птичка, с подрезанными крыльями. Но если не улететь, то сбежать я смогу. Решила еще раз умыть лицо, надеясь, что смогу отмыть гребаную зеленку. Результат был не идеальный, но уже лучше. И когда в двери позвонили я накинула на голову капюшон махрового халата и поплелась открывать двери, угнув голову, пряча лицо.

Позволив Никите войти, я не спешила смотреть на него. Он запустил руки под капюшон, скидывая его, нежно касаясь ладонями моего лица, подушечками пальцев скользя по щекам, пройдясь по царапине, которую оставила Юлька. А после Измайлов улыбнулся.

–Я всегда знал, что ты какая-то марсианка. Особенная, не такая как все. И вот тому доказательство, предо мной зеленый человечек во всей красе.

–Да ну тебя, – надув губы, я поспешила уйти, но Измайлов поймал меня, притянув за руку к себе, заключая в объятия. И мы просто молча стояли, обнимаясь на пороге. Я невольно подняла руки, обнимая Никиту в ответ, сильнее прижимаясь к нему, жадно вдыхая любимый запах. Это не закончится, я знаю точно. Он неисполнимая мечта. Все, что происходит между нами – лживая надежда. Мы словно камни идем на дно, хотя кажется, что вот-вот все будет хорошо.

–У тебя под домом псы сторожевые не на привязи пасутся, – подмечает Никита, наконец немного отстранившись от меня.

–Плевать на них, Никит, – отхожу от Измайлова, возвращаясь к сбору вещей.

–Даже так. Не расскажешь, что случилось?

–Не расскажу. Просто этому всему пришел конец.