Страна Живых

Николай Сергеевич! – обратился к Сапсанову ответственный по хирургии Кузеев, – неизвестного на гипотермию не возьмешь?

Сапсанов оживился, схватил историю болезни, и стал листать ее, держа «вверх ногами».

– Не могу. ЭКГ не сделано! – бросил он. В это момент злосчастное ЭКГ выпало из кармашка на задней странице. Упавшую бумажку подхватил едва не налету поддежуривавший в ту ночь пятикурсник Семенов. Сияя от радости, он протянул выпавший документ, и Сапсанову пришлось волей-неволей растянуть сложенную в двенадцать раз полоску.

– Так, ритм синусовый, – он покачнулся, неловко взмахнул руками, и ЭКГ разорвалось в районе второго грудного отведения, – правильный, умеренная гипертрофия левого желудочка…

– Да он спортсмен – бросил дежуривший по анестезиологии Эрик.

– Точно – подтвердил Кузеев, – бери его, Николай Сергеевич, все равно класть больше некуда!

Судьба больного была решена.

Небытие.

В черном безмолвии особенно страшно отсутствие всякой связи с предшествующим человеческим опытом. Это не похоже на темноту ночи, на тишину погружения в морские воды. Черное безмолвие не имеет отношения к слуху или к зрению, к осязанию, к болевой чувствительности. Даже память пасует в этом состоянии. Страх, боль, муки умирания не имеют здесь никакого значения. В этом небытии нет дискомфорта, но и комфорта тоже нет. И еще одна страшная вещь. В черном безмолвии абсолютно отсутствует категория времени.

1991 год

– Больной Москаев, 23 года, поступил в больницу 14 ноября. Диагноз при поступлении: сочетанная черепно-мозговая травма, внутрибрюшное кровотечение, разрыв мочевого пузыря. Была произведена экстренная лапаротомия, спленэктомия, наложена цистостома. Ушит разрыв мочевого пузыря, гемостатическая губка на печень, дренирование брюшной полости. Бригадой нейрохирургов произведена трепанация черепа, дренирована эпидуральная гематома. Больной переведен в отделение экспериментальной гипотермии. Наутро состояние тяжелое стабильное, медикаментозная седация, Артериальное давление поддерживается постоянной инфузией допмина, в нормальных пределах. Искусственная вентиляция легких в режиме умеренной гипервентиляции. Повязка сухая, по дренажам умеренное сукровичное отделяемое, диурез 1800 миллилитров – пятикурсник Семенов чеканил вызубренный наизусть текст доклада.

Академик Крабов пожевал губами, поморщил лицо, выкатил глаза, скорчил простецкую физиономию и обратился к Семенову с ехидным вопросцем:

– А каковы показания к переводу в отделение экспериментальной гипотермии?

Семенов обманулся простецким выражением лица академика, и сдуру резанул правду-матку:

– Так в реанимации мест не было, а в холодильном две свободные койки пустовали… – Семенов спохватился, увидев отчаянную реакцию среднего руководящего состава кафедры, но было уже поздно.

Крабов уже встал, и стал щекотать своими толстыми пальцами вымя невидимой верблюдицы, что считалось признаком запредельно отрицательной реакции академика.

– Николай Сергеевич! – обратился он к дремавшему в первом ряду Сапсанову, – у Вас в холодильном, извините за жаргон, находится пациент Москаев. Стажер не сумел как следует доложить, конференция в недоумении. Пожалуйста, доложите нам четко, что явилось причиной госпитализации на золотую койку специализированного экспериментального отделения!

Сапсанов с утра мыслил не гибко, и говорил только хорошо заученными штампами. В полудреме он уловил что-то об инфузии допмина, и понес совсем не в ту степь:

– Сочетанная сердечно-сосудистая недостаточность, шоковое легкое, мозговая кома четвертой степени – начал он один из привычных алгоритмов ответа.

Академик взглянул на запавшие глаза Сапсанова и участливо поинтересовался:

– Обезвоженности нет?

Сапсанов намека не уловил, и понес дальше:

– Нарушения водно-электролитного баланса, кислотно-щелочного равновесия, коллоидно-осмотического состояния, корригируются постоянной инфузионной терапией, инфузией водно-электролитных растворов, плазмозаменителей…

Академик покачал головой, пожевал губами, скорбно развел руками. Он углубился в изучении истории болезни, вырвал из нее несколько последних листов, разорвал их и сунул обрывки в руки оторопевшему Семенову.

– У нас клиническая больница! Это научная клиника! Это Школа! А вы пишете здесь черт знает что! Еще напишите, что пациент помещен в холодильник в связи с отсутствием мест в морозилке! Историю дооформить. Николай Сергеевич, будьте любезны, после операций ко мне на собеседование! Обсудим эту историю на заседании руководства кафедры!

А теперь поговорим о некоторых проблемах глубоко охлаждения, которые явились камнем преткновения в диссертации Сапсанова. При погружении человека в состояние искусственной гипотермии происходили не совсем приятные чудеса. Человеческий организм, запрограммированный на нормальную температуру 36,6 градусов Цельсия, очень неохотно переходит на другой режим терморегуляции. Достичь гипотермии можно, только погрузив организм в глубокое коматозное состояние. Практически, для этого необходимо вводить в организм гору дорогостоящих медикаментов. Часть этих медикаментов имеет статус наркотических средств, и подлежит особо строгому учету. А теперь вернемся к реалиям перестроечной действительности, периоду начала 90-х годов.

– Таким образом, из наркотических средств у нас остаются только эфир, и несколько ампул лидокаина – подвела итог Ирина Владимировна, старшая сестра отделения, ответственная за выписку и распределение лекарств.

Доклад происходил на конференции во втором реанимационном отделении. Папа, в миру Григорий Валерьевич Иванов, поднял голову и прикрыл веками глаза. Его лицо типичного парторга семидесятых годов сейчас вдруг выразило какую-то затаенную злобную решимость.

– Надеюсь, это не послужит поводом для отмены плановых операций? – грозно вопросил Заместитель Главного Врача больницы, присутствующий в отделении, и являвший собой олицетворение центральной власти.

– Я не буду проводить наркозы эфиром! – отчеканил Григорий Валерьевич. – Не в каменном веке живем.

Врачи отделения зашептались, пересмеиваясь. В отдельных репликах можно было легко различить слова «крикаин» и «киянка». Похоже, в отделении произошел бунт.

Заместитель Главного Врача покраснел, и неожиданно сдался:

– Хорошо, мы изыщем дополнительные резервы. Дадим заявку в горздрав, нам должны помочь в течение недели. Поскольку отделение все равно функционирует в условиях ремонта, на неделю отменим плановые операции. Кстати, Николай Сергеевич, обратился он к Сапсанову, – а как у Вас в отделении с медикаментами? Справляетесь?

Сапсанов напрягся. В последнее время он глушил своих пациентов «коктейлем Сапсанова» – смесью из глюкозы, новокаина и спирта. Кроме того…

…Кроме того, все знали, что у Сапсанова есть большая заначка. Четыре огромных, окованных железом, военных ящика. Цвета хаки, с трафаретными надписями по стенкам, со скрипучими накидными замками. Каждый размером с большой телевизор. Один наполовину пустой, и три полностью забитых упаковками с ампулами. Метазин. Порождение советской военной фармакологии и репрессивной психиатрии. Запрещенный к применению международными конвенциями. Билет в одном направлении.

Сапсанов называл эту процедуру «индукцией в гипотермию». Введение в медикаментозную седацию, установление баллонов в желудке, миорелаксация, погружение в медикаментозную кому. И, без всякой фиксации в истории болезни – ампула с метазином. Метазин конкурентно ингибировал рецепторы гипоталамуса и красного ядра четверохолмия. Под действием этого препарата пациент погружался в длительный глубокий наркоз с выключением терморегуляции. Особенностью этого препарата было стойкое соединение с белками нервной ткани по типу коагуляционного некроза. Фактически, организму требовалось более трех лет, чтобы наполовину элиминировать однократную дозу препарата. Однако, никто еще не проживал более трех лет в состоянии общей гипотермии.

Еще одной важной особенностью индукции было то, что после трех месяцев комы в гипотермии, больному не требовалось вообще никаких седативных препаратов. Глубокое охлаждение само останавливало процессы высшей нервной деятельности, и пациент превращался в растение.