Севастопольский блиц

– А ну-ка все разошлись по своим местам! – велел я подчиненным. – А то собрались как на базаре. А вы, больные, живо по палатам! Нечего тут любопытничать, и без вас справимся!

Как по мановению волшебной палочки, толпа вокруг нас рассосалась.

– И кто же вы такая на самом деле, пресветлая госпожа Лилия? – тихо спросил я у странной девушки-девочки, когда наши кумушки-медсестры и сердобольные вдовицы отошли за пределы слышимости. – Неужели вы ангел, ниспосланный нам, грешным, для вразумления и поучения?

– Я отнюдь не ангел, милейший Николай Иванович! – насмешливо хмыкнула та, блеснув стеклами огромных очков. – Я Лилия, дочь Афродиты, богиня первой юношеской любви и по совместительству – ваша коллега-доктор! Возня с телячьими отроческими чувствами для меня обязанность, а медицина – любимое дело, как говорят англичане, «хобби».

Все это было сказано с таким серьезным видом, что у меня не возникло никакого желания рассмеяться над шуткою про «богиню». А так я лишь слегка улыбнулся, весьма озадаченный тем, что они все, включая и Васильчикова, вели себя так, словно эта Лилия сказала совершенно очевидную вещь.

Тем временем Лилия вздохнула и продолжила:

– К сожалению, даже боги не могут делать всего что захотят, а вынуждены выполнять предписанное судьбой. И не смотрите вы на меня так, как Пан на новые ворота – лет мне так с тысячу или поболее; а все оттого, что родилась я тогда, когда дядюшка уже отправил наше семейство в изгнание, а потому у вас тут, в верхних мирах, почти не известна. И не обращайте внимания на мой внешний вид, просто моя должность на Олимпе требует, чтобы богиня подростковой любви выглядела как нечто среднее между девушкой и девочкой. И не берите в голову всякие глупости – зла, как бывший папенька, я не творю, разврат, как маменька, не проповедую, дядюшка, в отличие от всего прочего семейства, меня любит, так что воспринимайте меня такой, какая я есть…

Преодолевая растерянность, я все же счел своим долгом сказать этой маленькой «богине»:

– Должен признать, госпожа Лилия, что после вашего визита многим нашим раненым изрядно полегчало, а некоторые и вовсе будто вернулись с того света… Это очень похоже на чудо… И мои пациенты желают снова вас увидеть…

– Ну и чудненько! – звонко сказала «богиня», радостно похлопав в ладоши (ну снова чисто дитя, как будто только что не разговаривала со мной подобно взрослой умудренной даме). – Хотели – и вот я снова тут! Только теперь, уважаемый Николай Иваныч, мой визит вполне официальный, в составе компетентной комиссии, и мы не ограничимся наложением рук; мы, любезный доктор, осмотрим, с вашего позволения, этот госпиталь на предмет того, что тут можно улучшить, что изменить, а что и необходимо искоренить… Словом, показывайте нам, что тут у вас есть… А мы уж, не извольте беспокоиться, поможем вам навести тут идеальный порядок…

Сказать, что я был ошарашен столь дерзкой и совсем не характерной для ребенка речью – значит ничего не сказать. Это что же?! Эта, с позволения сказать, богиня подростковой любви будет отдавать распоряжения мне, заведующему военным госпиталем?! Да что она вообще понимает в медицине? Мало иметь особый талант и так называемую «легкую руку», к ним необходимо обладать систематическим медицинским образованием, в противном случае она не доктор, а лишь действующий по наитию знахарь…

В замешательстве, на мгновение утратив дар речи, я поднял глаза на господина Серегина, который, несомненно, являлся самым главным начальником.

– Да вы не обижайтесь, Николай Иванович, юношеский максимализм, который так и прет из нашей Лилии – это издержки ее видимого возраста! – добродушно сказал он, одновременно строго посмотрев на «богиню». – Простите, ради Бога. Она иногда путает свои ипостаси, но это не со зла. Что, однако, ее не оправдывает. Лилия! – обратился он к ней. – Немедленно извинись перед доктором Пироговым! То, что тебе было дано от рождения в виде особого таланта, доктор постигал упорной учебой, и не всегда его учили истинам, попадались в учебном материале и заблуждения. Но он в них не виновен. Важно то, что он своей деятельностью опроверг множество таких заблуждений и уже собственных учеников учил более правильным вещам, чем учили его. И если он чего-то еще не знает, то в этом его беда, а не вина, и мы эту беду должны исправить. Понятно?

– Простите меня великодушно, доктор… – Лилия с покаянным видом подошла ко мне и склонила голову. – Я была не права… Я не подумала, что могу вас обидеть… Пусть я и богиня, но я не совершенна. Совершенен только дядюшка, вы еще зовете его Всевышним и Творцом…

И в этот момент ее громадные очки соскочили с кончика носа, упали на пол и разбились вдребезги. Лилия подняла с пола пустую оправу, осмотрела со всех сторон и со вздохом снова нацепила на нос, а потом, присев на корточки, поводила рукой над разлетевшимися по полу осколками – и, что за диво? – кусочки стекла поднялись в воздух маленьким вихорьком и заполнили предназначенное для стекол место в оправе. Раздался легкий щелчок – и вот уже мельчайшие осколки будто срослись меж собой, снова образовав стекла очков! Что за фокус?! Или не фокус?!

– Да что же, черт побери, происходит? – пробормотал я. – Я отказываюсь что-либо понимать… Даша! Скажи – ты что-нибудь понимаешь? Что это было? Фокус, да?!

Верная Даша тут же очутилась около меня и, успокаивающе гладя по руке, сказала:

– Николай Иваныч, миленький, не волнуйтесь! Давайте сперва послушайте, что вам скажут эти господа…

Слово взял господин Серегин.

– Дорогой Николай Иванович! – негромко заговорил он. – Еще раз приношу извинения за доставленные вам неприятные минуты; это моя вина, мне следовало сразу пояснить, кто мы и откуда и с какой целью мы посетили ваш госпиталь. Должен сказать, что все мы, так же как и вы сами, русские люди, только происходим из другого мира, опережающего ваш на полторы сотни лет с гаком. Там у нас и вы, и эта война давно же стали историей, одной из болевых ее точек, которая до сих пор саднит в нашей душе. И вот когда Господь дал нам возможность вернуться и, пройдя с армией через века, исправить самые тяжкие ошибки, мы с радость согласились – и вот мы конно, людно и оружно, здесь, где коалиция европейских держав объявила войну России. Все, что касается войны, стратегии, политики и прочего, мы посредством участия Виктора Илларионовича уже передали на рассмотрение государю-императору, но при этом мы никак не можем не коснуться вещей в общем-то, не главных, но таких, от которых зависят жизни тысяч и миллионов людей…

– Ой, Господи! – вздохнула вцепившаяся в мой локоть Дарья, – страсти-то какие, Николай Иваныч!

А мне и верилось и не верилось. Вроде и похоже было, а вроде и брали меня сомнения. С другой стороны, разве не побили наши гости-союзники англичан и французов, да так, что те и привстать сейчас не могут? Побили, да еще как! Заходившие ко мне в гошпиталь знакомцы из числа офицеров рассказывали, как вверх по склону Сапун-горы уходили блистающие новеньким оружием полки, а обратно уже никто не возвращался. Все остались там, побитые небольшим вроде бы отрядом, укрепившимся на вершине горы. Но все же… сомнительно. Медицина – это вовсе не военное дело…

– Сергей Сергеевич, – сказал я, – мне пока непонятно, какую такую особую помощь вы нам собираетесь оказать, и в чем она может заключаться?

Но вместо Серегина заговорила госпожа Максимова. Мне, по правде говоря, было несколько неуютно общаться с ней. В наше время женщины занимаются только кухней, детьми и ходят в церковь, но, видимо, ТАМ им принадлежит как минимум полмира – настолько самоуверенным и авторитетным был весь ее вид.

– Как ваш коллега-врач, – безапелляционно заявила она мне, – могу вас заверить, что мы можем оказать очень существенную помощь в вашей работе. Должна сказать, что там, откуда мы родом, очень хорошо известно о ваших заслугах перед врачебной наукой. Вам удалось оставить о себе немеркнущую славу как о великом гении медицины, облагодетельствовавшем человечество многими полезными открытиями. И не только. Вы снискали репутацию честного и бескомпромиссного человека, пресекающего всяческий непорядок. Вы ничем ни разу не запятнали себя, Николай Иванович, и это вызывает к вам глубокое уважение. Но поскольку наша осведомленность в вопросе медицинской науки не идет ни в какое сравнение с вашей, позвольте помочь вам в вашем нелегком благородном труде – в деле спасения человеческих жизней…