Дела семейные

Блестящие карие глаза Гали мгновенно вскинулись на Леонида и тут же опустились.

— Сегодня, пожалуй, поздно, а мне еще нужно с папой поговорить, — запинаясь, ответил Леня. — Ты уж извини меня, Галочка! Давай отложим... Боюсь, что папа спать ляжет.

Галя промолчала или не успела ответить. Леонид быстро прошел по коридору и постучался в кабинет отца.

Владимир Александрович лежал на ковре, покрывавшем едва ли не весь пол комнаты. Леню не удивила эта странная поза: только на полу можно было расстелить огромные карты местности, на которых работал его отец, архитектор-градостроитель. Увидев сына, Владимир Александрович приветливо улыбнулся, с некоторым усилием поднял с пола свою массивную фигуру.

— Я помешал тебе, папа?

— Ничего срочного, Ленечка. Ну, а как ты? Что у тебя? — спрашивал он, любуясь тем неудержимым весельем, которое выражало лицо сына. «Сейчас расскажет мне о чем-то своем...» — подумал Владимир Александрович.

— У меня сегодня, папа, большая удача, — сказал Леонид. — Помнишь, я рассказывал тебе, что предложил новую конструкцию узла? Так вот, генерал наш вызвал меня к себе и одобрил. Понимаешь, папа, при современном головокружительном прогрессе средств вооружения те методы проектирования, которые нашел наш Петр Васильевич, совершенно необходимы. Разве можно в наше время проектировать по старинке, когда между созданием проекта пушки и выпуском ее проходило два-три года? Ведь при таких медленных темпах оружие устаревает еще до выхода в массовое производство и надо проектировать новое, более совершенное. Вот почему конструктору нужно с самого начала исходить из технологических задач. Петр Васильевич так и сформулировал в свое время: конструктор должен мыслить технологически. И вот он за это-то особенно и похвалил меня...

Он продолжал говорить и улыбался матери, которая в это время вошла в комнату. Нина Леонидовна была видная собой, красивая женщина с надменным, усталым лицом. Она недовольно повела своими черными красивыми бровями, не желая вникать в непонятный ей разговор. Леонид замолчал, подошел к ней и обнял, она поцеловала его в русые, сильно поредевшие волосы.

— Лысеешь, лысеешь, — неодобрительно и заботливо-нежно говорила она, гладя сына по голове

Леня развел руками и засмеялся:

— Все умственный труд, мамочка, папа ведь тоже рано облысел!

Мать села в кресло.

— Я не хочу вмешиваться в ваши с отцом умственные труды, — капризно сказала она. — Но я всю жизнь свою отдала, чтобы дома у нас был порядок, без которого работа отца была бы невозможна. Взамен же я требую только одного: минимального соблюдения правил приличия. Ты назначил Галочке прийти сегодня вечером, поиграть с ней в четыре руки. Девочка приходит в назначенное время, ждет тебя три часа, а ты мало того что опаздываешь, но не считаешь нужным извиниться...

— Мама, я извинился и все объяснил!

— Извинение само собой, еще бы ты не извинился! Но что тебе стоило сесть с ней за рояль и сыграть какую-нибудь маленькую пьеску? А то девушка убежала вся в слезах...

— Но, мамочка, я ведь устал, ты бы все-таки пожалела меня. Вот я только что рассказывал папе, у меня сегодня такой трудный, ответственный день... — говорил он, краснея, так как ему въявь представилась действительная причина его опоздания: то, как чудесно было танцевать с этой странной, непонятной и чем-то привлекательной Викой Курбановской.

— Но ведь ты сам условился с Галей! — настойчиво повторила мать.

Отец, с усилием собиравший с ковра бумаги и в порядке укладывавший их на письменном столе, с улыбкой взглядывал на сына. Видно было, что он сочувствует ему, но не считает нужным вмешиваться в разговор.

— Я ведь не знал, мама, заранее, как сегодня сложатся обстоятельства, — пробормотал Леонид.

— Я знаю одно, — твердила мать, — с девочкой из порядочной семьи нельзя так поступать.

— Ты говоришь так, как будто есть девушки из каких-то других семей, с которыми можно поступать непорядочно! — вдруг с раздражением, внезапным для него самого, крикнул Леонид. Ему въявь представилось милое Викино лицо, ее особенная, еле приметная и долгая улыбка. И замечание матери показалось ему оскорбительным по отношению к Вике. — И что ты о Галиной семье знаешь? — продолжал он с раздражением, обращаясь к матери.

— Володя, ты слышишь, что он говорит? — с негодованием спросила Нина Леонидовна, обращаясь к мужу. — Илья Афанасьевич и Анна Маркеловна — она, правда, простая женщина, но ведь Илья Афанасьевич Матусенко, он такой коммунист... У него такие заслуги перед государством...

— О его заслугах мы знаем только от него самого. А то, что он садовые скамейки к себе на дачу из Берлина привез, об этом по всему дачному поселку слава идет. И хотя у них там везде цветы, мне кажется, что у них там воняет из каждого угла! — упрямо продолжал Леонид.

— У них воняет? — с недоумением и негодованием переспросила Нина Леонидовна. — У них такая чистота и гигиена. И какие еще скамейки?

Леонид вдруг схватился за голову — жест, в котором Владимир Александрович узнал себя, — и вышел из комнаты.

— Володя, что с ним? Может, у него неприятности? — спросила Нина Леонидовна.

— Ну что ты, Ниночка, — ответил Владимир Александрович, обняв жену и целуя ее в щеку, в то милое место, где под глазом на коже, уже несколько поблекшей, темнела родинка. — Совсем наоборот, у него сегодня очень удачный день, а эта вспышка — это следствие переутомления...

— Если переутомление, значит, нужно отдыхать, — размеренным и скрипучим голосом сказала Нина Леонидовна, сердито мотнув головой. — От нервного истощения есть витамин «Д». Я посоветуюсь с сестрами и дедом. (Отец Нины Леонидовны и две сестры были врачи.) А то что же он на людей кидается? И что за тон в разговоре со мной? Еще какие-то садовые скамейки выдумал...

— Нужно будет расспросить его, когда он успокоится, — говорил Владимир Александрович. — Но дело тут, конечно, не в садовых скамейках, а в его отношении к Гале.

— Ну а чем плоха Галя Матусенко? Красавица, воспитанная, золотая медаль по окончании школы ей уже обеспечена. Да я бы хотела, чтобы у меня была такая дочка, не то что наша бесстыдница Лелька, за которую мне все время краснеть приходится.

Владимир Александрович промолчал. Он очень любил свою дочь, но должен был признать, что она не выдерживает никакого сравнения с Галей Матусенко. Бездельница, неряха, да и красотой, прямо сказать, ее бог обидел. Способности к рисованию она унаследовала от него, поступила в художественный техникум, но и там учиться не хочет. Вместе с такими же бездельниками и бездельницами основали «студию левого искусства», как будто бы может быть какое-либо направление в искусстве, которое освобождает своего последователя от изучения элементарных правил! Владимир Александрович думал о дочке, жалел ее, беспокоился и делал вид, что внимательно слушает жену, хотя ему давно уже казалось, что она много лет говорит одно и то же.

— Ты меня не слушаешь? — раздраженно спросила Нина Леонидовна.

— То есть как это не слушаю? — торопливо возразил он. — Ты только что сказала, что надо было добиться, чтобы Леня поступил не в энергетический, а в институт внешних сношений...

— А ты считаешь, что это не так?

— Нина, — сказал он устало. — Ведь который раз у нас этот разговор! Разве можно идти против призвания? У мальчика призвание к точным наукам, к технике, и ты посмотри, чего он достиг? Ведь им гордиться можно. Как он твердо и определенно, еще со средней школы, выбрал математику и держится ее! И он не ошибся, призвание привело его к первым успехам.

— Ну и пусть! — с досадой сказала Нина Леонидовна. — Это мужское дело — призвание, карьера. Но уж насчет того, чтобы ему невесту подходящую подобрать, это мое, женское дело. Лучшей девушки, чем Галя Матусенко, я представить себе не могу. — Она грустно вздохнула и сказала: — Как они были бы хороши вдвоем, он в сером дипломатическом мундире, а она, такая обворожительная, в белом платье, сама чистота... И Лилечка мне говорила, что даже в старое время дипломаты считались, что называется, сливками общества.