Дела семейные

— Голуби, идите есть, голуби, чай скипел! — И это обращение очень трогало Леню, в нем было что-то совсем непохожее на тот несколько чопорный тон, который в их семье культивировала Нина Леонидовна.

Леня очень любил ужинать у Курбановских. То ли Евдокия Яковлевна особенно вкусно готовила, то ли приятно было есть, глядя на то, как Вика глядит себе в тарелку, казалось бы вся поглощенная едой, потом вдруг поднимет на него глаза и чуть улыбнется. Но он никогда с таким аппетитом не ел дома, где к ужину подавалась и ветчина, и сыр, и даже черная икра. Все это казалось ему невкусным. То ли дело помидорная закуска на прованском масле, которая скворчит на сковороде!

Да, помидоры уже поспели, после полудня еще бывало жарко, но ночи стали длинные и прохладные. Когда однажды после обеда вскипел чай и Леня по обыкновению развернул газету, обнаружилось, что нужно зажечь огонь.

— Вика, ты видишь? — спросил он.

— Да, да, вижу... — ответила она.

Теперь уже нельзя было ночевать в лесу, на том месте, где к ним прилетала их птичка. И даже в мезонине, окно которого Вика сама застеклила и где они проводили ночи, становилось холодно. Быстро прошло летнее время, когда на рассвете Леонид через крышу спускался вниз и неторопливо шел, бездумный и счастливый, к своему конструкторскому бюро. Он не торопился. Домой, в Москву, ехать уже было поздно. Если погода стояла хорошая, он досыпал в лесу, а если плохая, на скамье под вокзальным навесом. Дождавшись, когда откроют вокзальный буфет, он завтракал и едва ли не первый приходил на работу. Дома он говорил, что остается на ночные занятия, и ему было довольно безразлично, верят ли этой версии или нет, лишь бы не расспрашивали.

Дома ему сейчас все опостылело. Жизнь его проложила новое русло, проходившее там, где была Вика. Когда ему случалось ночевать дома, он, засыпая, произносил ее имя, словно для того, чтобы убедиться в существовании той невидимой, но кровной связи, которая сплелась между ними, и порою, вздрогнув, просыпался, не ощущая Вики рядом с собой.

Один раз на белесом рассвете он спрыгнул с крыши в садик и чуть не сшиб с ног старика Кузьмичева, который, белея подштанниками, нес воду из колодца.

— Нехорошо, молодой человек, — сказал Кузьмичев, качая головой. — Ты не кот, она не кошка, чего же это вы свои дела по-кошачьи устраиваете? — И он вдруг добавил строго: — И на что надеешься? — Он так это и сказал, не по-городскому, а по-деревенскому, и это «надеешьси» прозвучало особенно убедительно.

Леню долгое время преследовал этот разумный, упрекающий вопрос. Тем более убедительный, что он сам знал, что жить так, как они живут, нельзя. Приближалась зима, как они будут жить тогда?

Однажды вечером к ним зашла Таня Черкасова. Она совсем не удивилась, застав Леню, пожалуй, даже обрадовалась, так как во время разговора обращалась к нему за поддержкой. Дело в том, что в ближайшее время ей предстояло держать экзамены в вуз, она должна была наметить себе заместителя. Таня назвала Курбановскую и получила на это согласие. Сейчас дело было за Викой. Вика долгое время ничего не отвечала. По тому, как густо покраснела она, по оживившимся глазам ее Леня понял, что она обрадована, польщена и взволнована, и сам обрадовался за нее. Но вслух она сказала, что ей еще нужно подумать, что она может не справиться.

— Да чего там! — нетерпеливо воскликнула Таня. — У тебя ведь дома свой инженер, в случае чего поможет! Да что вы краснеете? Может, думаете свадьбу замотать? — сказала она, уже стоя в дверях, повернув к ним свое разрумянившееся, в черных кудряшках лицо.

— Ну вот, видишь, ведь о нас всё знают, — говорил Леонид.

— Ну и пускай! — отвечала Вика шепотом, кивая на мать.

— А зимой?

— Что-нибудь придумаем! — ответила она.

С тех пор как Вика стала бригадиром, члены бригады бывали у нее все чаще, и не только молодые девушки. Один раз под вечер, когда Леня, придя усталый домой, переоделся, закусил и прилег отдохнуть, в комнату бесшумно вошла большого роста женщина, голова которой закутана была платком. Увидев Леню, она остановилась. Леня хотел вскочить с постели, но Вика, заметив это его движение, досадливо-нежно сказала:

— Да лежи ты, пожалуйста, Леник... А ты входи, Алфеевна, — говорила она, краснея. — Устал после работы. Да ты говори, говори, он и слушать нас не будет.

Алфеевна вошла, скинула на плечи платок с туго причесанной, тронутой проседью большой головы. Это была уже пожилая женщина. Нельзя было не обратить внимания на ее большое лицо, изборожденное морщинами, но еще румяное, с черными бровями вразлет, на ее властно и нежно сложенный рот. Она попросту рассказывала Вике свою горестную историю, и Лене сквозь дрему казалось, что он не первый раз слышит обо всем этом. Муж ее, печник, пошел в народное ополчение, а сын в действующую армию, и оба не вернулись. На руках ее и дети, и внуки, пособия не хватает, хочется дочку учить в вузе, очень она способная, в вуз экзамены выдержала. Алфеевна после войны пошла на завод, но норму не вырабатывает. На заводе оставаться — плохо, с завода уйти — того хуже.

— Ты, Вика, посоветуй, что делать, а то голова кругом идет. Ведь ты бригадир...

Вика слушала не опуская глаз, которые казались темными. «Ну что она может посоветовать? — думал Леня сквозь дрему. — Ведь это же не от нее зависит...»

— Слушай, Анна Алфеевна, что я тебе скажу, — вдруг послышался голос Вики, звучавший особенно внушительно. — Я знаю, работы ты не боишься...

— Нет, Виктория Петровна, не боюсь, ты же сама знаешь.

— Ну так слушай. Знаешь, как часто приходят к нам наряды на изготовление валиков? Так вот, они все твои будут.

Наступила пауза. Анна Алфеевна вздохнула.

— Спасибо, конечно, — неуверенно сказала она. — Только если каждый раз переналаживать...

— А тебе не придется переналаживать. Ты знаешь, как я работаю?

— Так то ты! У тебя голова министерская.

— Ничего тут особенного не требуется. Я тебе помогу, и ты так же будешь работать.

Леня видел ее лицо, взволнованное и убежденное, слышал настойчиво-упрямые интонации ее голоса, уже не разбирая, о чем идет разговор, восхищаясь ею, и так в этом счастливом настроении уснул.

Шла подготовка к районной комсомольской конференции. На бюро был поставлен вопрос об итогах вовлечения в комсомол, и Паримов снова появился на заседании бюро. Леонид пришел на это заседание взволнованный и смущенный. Хотя порученные ему Асатуров и Шилова за это время уже вступили в комсомол, но что сказать о Курбановской? «Ничего не скажу!» — решил он, и так и сделал.

Но едва он закончил свое сообщение об Асатурове и Шиловой, Паримов сам сказал:

— О Курбановской можешь не сообщать.

В этих словах не было ни упрека, ни насмешки, чего так боялся Леня. Слова эти прозвучали по-будничному просто. И Леонид, не поднимая глаз, сел. Наверное, на некоторых лицах появились улыбки, потому что Паримов постучал пресс-папье по столу и сказал, обращаясь к председательствующему:

— Давай-ка дальше...

В этот вечер по уговору с Викой они не должны были встречаться, и Леня после заседания поехал прямо в Москву. Уставший после целого дня работы и заседания в райкоме, он, добравшись до дома, сразу растянулся на постели. Он устал, но сон не шел к нему. То, что произошло на заседании, подсказывало ему, что медлить с оформлением отношений с Викой нельзя, некрасиво.

Дверь открылась, к нему заглянула сестра:

— Можно к тебе?

— Можно, — неохотно ответил Леня.

Леля села возле него, закурила и выпустила дым из ноздрей, на что Леня смотрел без всякого удовольствия.

— Устал, трудяга? — спросила она.

— Устал, бездельница...

Леля согласно кивнула головой.

— Право, сама себе надоела, — жалобно протянула она.

— Какая трагедия! — усмехнулся Леонид.

— Ну ладно, Леня, чего нам препираться! Я зашла, чтобы предупредить тебя. Вчера здесь была мамаша и заметила вот этот портретик... — она кивнула подбородком на письменный стол, где в рамочке стояла маленькая фотография Вики. — Может, ты мне скажешь, что это за особа с царственным выражением лица?