Гатчинский бес

– Ну уж эпидемия… – пробормотал Сергей. – Что краски-то сгущать, Иван Николаевич?

Болотин отставил тарелку и с тоской посмотрел на Белозерова.

– Вам легко говорить, – негромко произнес он. – А вы поставьте себя на место Черевина. Мордвинов с Семенцовым не просто солдаты. Они приставлены охранять августейшую особу. Они с оружием либо при персоне самодержца, либо поблизости. Страшно подумать, что будет, если рядом с императором окажется вооруженный безумец. Тут, батенька, и народовольцев не надо… Поверите ли, службу теперь несем, как на иголках.

Махнув рукой, он залпом выпил рюмку коньяку. Белозеров машинально последовал его примеру.

Простившись с Болотиным и покинув трактир, Сергей неторопливо побрел домой. Желудок переваривал сытный обед, а сознание – тревожный рассказ подполковника. Только теперь бывший гусар по-настоящему осознал меру испуга, охватившего Победоносцева с дядей.

Умопомешательство лиц, защищающих самодержца, – происшествие столь же экстраординарное, сколь и опасное. Тут обсуждать нечего, все и так ясно. Неясно другое: он-то, Сергей, что может сделать? Чем помочь?

Идея послать в Гатчину толкового человека со стороны принадлежала Победоносцеву. Найти подходящую персону он поручил своей правой руке Ладейникову. Тут очень кстати Кирилл Иванович получил письмо от Варвары с описанием братниных перипетий, и таким-то образом судьба Сергея определилась, – по крайней мере, на ближайшее время.

Откровенно говоря, дядя сформулировал задачу Белозерову не очень-то отчетливо. Весьма приблизительно представлял ее и Победоносцев. Тот просто отказывался верить, что двойное сумасшествие в охранном полку, – дело случая. По его мысли, в Гатчине появилось нечто такое, что вызывает у людей безумие, причем среди людей, призванных с оружием в руках беречь императора. Некое обстоятельство… «Вот пусть наш человек хоть всю Гатчину перевернет, а злое обстоятельство сыщет, – втолковывал обер-прокурор дяде. – Сатанинских лап или человеческих рук это обстоятельство, мне все равно. Лишь бы сыскать. Иначе не будет России покоя ни днем ни ночью…»

Тут самое время спросить: а почему, собственно, Константин Петрович, так близко к сердцу принял проблему, которая, очевидно, была либо медицинской, либо криминальной? Вроде бы Синод занимается совсем другими темами… Но такое рассуждение было бы справедливо лишь на непосвященный взгляд.

Как государственный деятель, обер-прокурор ужасался при одной мысли о новом цареубийстве и его последствиях для России. Как приближенный к Александру человек и даже в некотором роде его воспитатель, Константин Петрович питал к императору отеческую привязанность и не жалел сил, чтобы обеспечить безопасность венценосного воспитанника. Степень же влияния Победоносцева на помазанника Божьего была столь велика, что с высочайшего согласия обер-прокурор смело вторгался в сферы, формально с деятельностью Синода никак не связанные. И потому обережение императорской фамилии от всяческих угроз и покушений как первостепенная государственная задача мало-помалу стало прерогативой Константина Петровича. Точнее, он добровольно взвалил на себя этот крест и нес его, вникая в мельчайшие детали гатчинского бытия.

«Это я понимаю, – сказал Сергей дяде. – Но вот почему не привлечь к дознанию полицию, жандармов? Люди опытные, разберутся что к чему…» – «Разберутся, как же, – ядовито сказал дядя. – Много они помогли, когда императора взорвали, царствие небесное? Опять же, Баранов этот…» – «А что Баранов?» Выяснилось, что петербургский обер-полицмейстер Баранов, так рьяно боровшийся с остатками «Народной воли», борьбу эту вел исключительно на бумаге да на словах, в чем и был уличен. Понятно, что позорная отставка полицмейстера доверия к полиции не прибавила. А если учесть, что Константин Петрович не раз публично выражал скепсис в отношении деятельности Министерства внутренних дел и корпуса жандармов, и главы сих почтенных ведомств не могли ему этого простить… Словом, рассчитывать на сотрудничество не приходилось вообще и на помощь в гатчинской поездке Сергея в частности.

Впрочем, там было на кого опереться и без полиции. Победоносцев поддерживал тесные отношения с дворцовым комендантом генералом Черевиным и его помощником подполковником Болотиным. Именно Черевин поднял тревогу после необъяснимого случая с Мордвиновым. После происшествия с Семенцовым тревога усилилась почти до уровня паники. Секретной депешей обер-прокурор обязал генерала оказывать Белозерову любое содействие, которое потребуется для выполнения миссии. Оставалось понять, как эту миссию выполнить.

Дядины инструкции носили сверхобщий характер. «Будь самим собой, – внушал он Сергею. – Ты отставной поручик, увлекающийся рисованием и приехавший в красивый город на этюды. Тут ничего придумывать не надо. Вот и рисуй! Ходи по Гатчине с мольбертом, побольше общайся с людьми, разговаривай о жизни, о местных событиях… Авось какие-то интересные сведения проскользнут и что-то пригодится для разбирательства, для понимания ситуации… В общем, в свободном полете». Сергей тут же заметил, что, судя по его военному опыту, стрелять в белый свет, как в копеечку, – дело неблагодарное, почти наверняка промажешь. И в поисках на «авось» на успех рассчитывать трудно.

Дядя вздохнул: «Ты поучи меня, поучи… А то я без тебя не знаю, что искать придется иголку в стоге сена. Только прав Константин Петрович: из ничего ничего и не бывает. Что-то там есть, в Гатчине, что-то непонятное…» – «Бациллы безумия, что ли, появились?» – «Чушь. Тогда бы в городе началась эпидемия. Да и нет в природе таких бацилл, уточняли». – «Тогда что?» – «Вот ты и выяснишь, – почти ласково сказал дядя. – И еще… Если на двух этих случаях дело закончится, ну и ладно. Перекрестились да забыли. Но если в ближайшее время появятся новые случаи… Словом, смотри в оба, держи уши открытыми, крути головой во все стороны. Ты разведчик. И думай, думай. Скорее всего, причина настолько необычная, что простому воображению недоступна. А у тебя ум живой, творческий, художник как-никак…»

– Сударь, купите газету! Свежий номер, сейчас только из типографии!

Задумавшись, Белозеров не заметил, как к нему подбежал мальчишка с холщовой сумкой через плечо, битком набитой газетами. То был сегодняшний выпуск «Гатчинской мысли». Сергей вспомнил энергичного кругленького редактора и, усмехнувшись, дал мальчонке монету. Присел на ближайшую скамейку под развесистым вязом, зашуршал бумажными, остро пахнущими типографской краской листами. Так…

Судя по содержанию, «Гатчинская мысль» была рупором местных либеральных кругов. Полицмейстера Сытина, к примеру, бичевали за недостаточный пригляд за подчиненными. Городовой Огурцов, доставляя в участок подвыпившего подмастерья Лаптева, посмел назвать того «пьяной мордой», чем оскорбил самосознание рабочего человека. Не менее смелым было письмо в редакцию присяжного поверенного Веревкина. «Не пора ли пересмотреть график вывоза бытовых отходов и чаще опорожнять городские мусорные урны?» – рубил тот сплеча, обращаясь к градоначальнику Топоркову. Журналист Попов надрывно писал про облупившийся фасад местного госпиталя, каковое облупление неблагоприятно сказывается на самочувствии больных и говорит о небрежении гатчинской власти к внешнему виду городских помещений… В общем, над газетой витал слабый, но ощутимый дух вольтерьянства.

Была и литературная рубрика. Внутренне хихикая, Сергей одолел прочувственное стихотворение, подписанное инициалами «М. Д.»: