Страница 11 из 13
– Саша! – распахивая балконную дверь, протянула ему телефон жена. – Тебя! Не приведи, Господи, приключилось ещё что-нибудь…
– Кто? – крикнул он в трубку.
– Щергунцов.
– Доброе утро, Григорий Артемьевич.
– Да какое к чертям доброе! Снегирёв в камере повесился! Выезжай!
Глава XV
– Там всё не так очевидно, – хмурясь, открыл дверь в кабинет Щергунцова Жогин и, закурив, присел к окну. – Кто и почему принял решение оставить в камере его одного?
– Закончил осмотр? – вместо ответа буркнул подполковник и раздражённо отбросил телефонную трубку.
– Завершил. Эксперт ещё копается. Из молодых.
– А Сизов?
– Сейчас подойдут оба и подпишем протокол.
– Что-то тебя смущает?
– А вы считаете естественным, когда оставленный без присмотра подозреваемый взбирается на нары и бросается на каменный пол, чтобы вдребезги разнести череп?! Кстати, вы не ответили на мой вопрос, Григорий Артемьевич.
– Гляжу я на тебя и думаю, – нервно забарабанил костяшками пальцев по столу подполковник, – а может, нам начать с того, что я сразу был категорически против содержания Снегирёва в КПЗ нашего райотдела? Это я требовал везти его в Управу, где идеальные условия для оперативной работы, а вы, товарищ Жогин, уговорили Лудонина оставить опасного преступника у нас. Вам хорошо известна наша поганая обстановка собашника[7]. Как и само здание райотдела, он нуждается в капитальном ремонте! Вы же работали в нашем районе, не раз жаловались на слышимость в камерах. На партсобрании вы как-то заявили, что это студенческое общежитие – не успеешь рта раскрыть, аукается по всему коридору! Или забыли?
– Меня интересует, почему Снегирёв оставлен один? Я просил подсадить к нему вашего человека.
– Был такой. Между прочим, один из лучших наших агентов.
– И что же?
– К вечеру мне позвонил дежурный, беспокоился, что райотдел осадила толпа. Много пьяных, оголтелая шпана, недовольная милицией, возглавила бунт, выкрикивает угрожающие требования выдать убийцу Снегирёвой для самосуда. В окна летят камни, пытаются срывать решётки. Сегодня должны состояться похороны семьи, так накануне они учинили эти беспорядки, подогревшись спиртным.
– Надо было вызвать усиленный наряд.
– Даленко отматерил и приказал разобраться самим, не подымая большого шума.
– Удалось?
– Мобилизовал всех, – нахмурился подполковник. – Отчаянных крикунов, заводил и баламутов удалось выдернуть из толпы, остальных уговорили по-доброму, разошлись…
– Выходит, локализовали неприятности?
– Отбились, но те, кого задержали и разместили в камеры, продолжали буйствовать. Чуя близость Снегирёва, грозились добраться до него и поступить с ним так же, как он с родной матерью, женой и ребятишками.
– Ему же об этом было ничего не известно? Я только готовился к сегодняшнему допросу.
– Поэтому и наклал в штаны. Потребовал Сизова, обещал дежурному, что расскажет что-то важное.
– Ну и что Сизов?
– За Сизовым послали, но ты знаешь, где он живёт. А тут ещё сдрейфил и наш агент, испугался попасть под горячие руки шпаны, пытавшейся разломать перегородки в камерах. Одним словом, допёк он дежурного убрать его поближе к себе. Тот – молодой, в переделках не бывал, потерялся, пригрел его у себя…
– А что Сизов?
– А что Сизов?! Вот он, явился не запылился, – Щергунцов кивком пригласил вошедших оперативника и медицинского эксперта, привалился затёкшей спиной к спинке кресла, выдохнул. – Сам доскажет всю поганую эту историю.
– Товарищ подполковник, – поспешил вмешаться эксперт. – Может, сначала поможете мне с отправкой трупа в морг для дальнейших исследований. Я же знаю, вечером звонить станете о результатах, а с трупом работы невпроворот… пока доедем…
– Что сейчас можете сказать? – оборвал его Жогин.
– Тяжёлая черепно-мозговая травма, повлекшая смерть, – отчеканил тот, как по написанному. – Не исключается её причинение в результате падения с высоты нар на каменный пол камеры. Суицид. Других повреждений на частях тела, синяков, свидетельствующих о насилии над пострадавшим, не обнаружено. Ну и, конечно, остаточные явления сильного алкогольного опьянения. Не исключено применение наркотического вещества.
– А это ещё откуда? – уставился на медика Щергунцов.
– Разит, будто свежаком, – не сдержался тот, но тут же поправился. – Впрочем, все дальнейшие выводы после исследования химических анализов.
– Ладно, – кивнул подполковник Сизову, – отправляй труп, только сначала очисть подъезд у райотдела. Чтобы никого из посторонних! Понял?
– Есть! – вытянулся тот в струнку, а Жогин обратил внимание, как дрогнули и побелели его скулы.
Когда они остались одни, Щергунцов долго возился в ящике стола, явно отыскивая чего-то, затем похлопал себя по карманам, наконец, поднял глаза на следователя:
– У тебя закурить есть?
Схватив протянутую папироску, он жадно закурил и тут же тяжело закашлялся.
– Досталась ночка?
– Не спрашивай! – Щергунцов разогнал дым с такой злостью, словно перед лицом маячил виновник всех бед, свалившихся на его голову. – Ты не подумай, будто я Сизова во всём виню. Но человек, который, струхнув, бросил Снегирёва, – его агент. Семёнычу гореть синим пламенем у комиссара. А вдуматься – за что?! За то, что дерьмом оказался его человечек? Не агент он, а слизняк, а Сизов со мной отпахал ого-го!.. Я сосчитать сейчас не смогу. И дело своё знает! Лучше сыщика в отделе не сыскать.
– Не его вина, что… – начал было Жогин.
– Брось! Комиссару без виновных нельзя.
– Сначала бандитов надо найти, а уж потом головы холопам рубить, да и Лудонин, думается мне, не даст Тихона Семёновича в обиду. А его слово комиссар ценит.
– Что убийце?.. – горько качнул головой Щергунцов. – Его вон бросили в грузовик и повезли в резалку. Сотворил чёрное дело – и сам в своих грехах расписался.
– Сомневаюсь, что убийца найден…
– Твоя доля следователя во всём сомневаться, а я – опер до мозга костей и точку свою в этом деле поставил…
Ленив был их разговор, посмотреть со стороны, – давно устали друг от друга и переругивались без былой злости и ярости, выдохлись за последние двое суток так, словно проехалась по их измотанным душам не одна пятитонка.
– Разрешите, товарищ начальник? – нерешительно приоткрыл дверь Сизов, будто чуя, что речь идёт о его судьбе.
– Входи, майор, – окутался облачком дыма Щергунцов и снова закашлялся. – Пачки на сутки хватало, а теперь и заначек не найду.
– Записка при тебе? – протянул руку к оперу Жогин.
– Я ещё при осмотре показывал.
– Такие послания, чтобы понять, не раз перечитывать следует. Карандаш и бумагу тоже дежурный ему пожертвовал?
– Вы прямо Вольф Мессинг, Александр Григорьевич.
– Ты, конечно, уже раз пять её пробежал.
– Поболее.
– И что?
Сизов скромно пожал плечами.
– А вы знакомы с посмертным письмом Снегирёва? – обернулся Жогин к подполковнику, теребя вчетверо сложенный листок.
– Галиматья! – отрешённо глядя в окно, хлопнул тот ладонью по столу. – Валит, гадюка, как у ворюг принято, с больной головы на здоровую. Только не понять, на кого грех великий взвалить желает. Знает, сволочь, – мать родную, жену, ребятишек жизни лишил, а потому буровит загадками. Свою жинку, которую сам и забил, к чему присобачил?! Ножки какие-то?.. У него мозги поехали. Правильно медик заключение дал – окуренный был Снегирёв и вдобавок пьян, как свинья. Галиматья, а не покаяние! Смелости не хватило поганцу в последнем слове.
В кабинете воцарилась тягостная тишина. Первым не выдержал Щергунцов, он, придавив окурок в пепельницу, встал, раздражённо заходил от стола к окну, форточку распахнул и, нелепо размахивая руками, попытался выгонять облаком повисший дым. Сизов, отлепился с места, бросился ему помогать. Жогин, усмехнулся хмуро на все их тщетные попытки, приоткрыл дверь кабинета. Сразу потянула свежесть.
7
Собашник – камера предварительного содержания, КПЗ (вор. жаргон).