Страница 14 из 20
Генерал от кавалерии Леонтий Васильевич Дубельт (1792–1862) в описываемый период был главой тайной полиции. Он возглавлял штаб Корпуса жандармов (1835–1856) и являлся управляющим Третьим отделением с 1839 по 1856 год. На посту управляющего Третьим отделением он сменил знаменитого мерзавца Бенкендорфа, не выполнившего приказ государя и не предотвратившего убийство Александра Сергеевича Пушкина. В отличие от скалазуба Бенкендорфа Дубельт, выходец из военной семьи, был прекрасно образован, начитан и обожал театр. Именно он выходил с ходатайством к государю по поводу постановок Николая Васильевича Гоголя и назначению писателю пенсиона. Также помогал Николаю Полевому, и Михаилу Щепкину. А когда Полевой ушёл из жизни, добился пенсии его вдове.
Интересно и то, что Дубельт, несмотря на то что деятельность Третьего отделения опиралась на доносы, нередко высказывал публично презрение к доносчикам и доносительству. Герцен дал ему такую характеристику:
«Дубельт – лицо оригинальное, он наверное умнее всего Третьего и всех трех отделений Собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди прежде чем голубой мундир победил или, лучше, – накрыл все, что там было».
Л.В. Дубельт. Художник П.Ф. Соколов
Жандармы в ту пору носили голубые мундиры.
Агафья Тихоновна надеялась с помощью Дубельта, слывшего покровителем молодых талантов, передать прошение Александру Михайловичу Гедеонову (1791–1867), возглавлявшему императорские театры и Москвы, и Петербурга.
Дубельт оказал помощь, и просители отправились при его содействии на приём к Гедеонову. Дарья Леонова рассказала в своих «Воспоминаниях…»:
«Приезжаем. Нас просят подождать в канцелярии. Несколько времени спустя выходит из кабинета директор. Хмурый вид его, суровость взгляда произвели на меня такой страх, что, не будь со мной Агафьи Тихоновны, я бы, кажется, непременно убежала. В сущности же, как узнала я впоследствии, директор был очень добрый человек…
Подали ему прошение. Прочитав, он сказал: “У нас и своих очень много, принять не могу”. Мне сделалось ещё страшнее, и я думала только, как бы уйти. Но моя Агафья Тихоновна опять-таки нашлась. “У неё голос очень хорош”, – сказала она. На это он отвечал: “Это дело другого рода. Если у нее голос, то голоса нам нужны. Сейчас дам вам бумагу. Поезжайте с ней в Большой театр к Каусу. Он попробует голос и напишет мне отношение”. Получив бумагу, мы тотчас же отправились в Большой театр. Нас ввели в залу, где как раз шли репетиции хорам. Увидав хористок, одетых, на мой взгляд, нарядно, я была ужасно сконфужена своим туалетом. Они кидали на меня взоры пренебрежения, думая, вероятно, что я новая хористка. Хотя мне было всего четырнадцать лет, я была очень развита и казалась взрослою.
Каус, режиссер Большого театра, попробовав мой голос, написал, что слух великолепный, голос есть, но что нот не знает совершенно. С бумагой этой мы поехали обратно к Гедеонову, который, прочтя её, позвал директора школы Обера и велел принять меня в класс первоначального обучения нот к Быстрову, учителю пения. Приказано было, чтобы поторопились моим приготовлением.
Я была вольноприходящей. Это было осенью 1849 года. Быстров, исполняя приказание директора поторопиться моим приготовлением и желая выслужиться, особенно прилежно занимался со мною, так что к марту 1850 года я пела уже на сцене школьного театра арию из оперы Роберт “Сжалься!” Диапазон моего голоса был так обширен, что учитель, не поняв его, заставлял меня петь сопрано, тогда как впоследствии оказалось, что у меня контральто».
Первая любовь
«К этому времени относится событие, которое в значительной степени подействовало на душевное мое состояние и окончательно решило мою будущность.
Вскоре после появления моего на школьном театре был на Царицыном лугу парад. Знакомые наши дали нам в окне Павловских казарм два места. Матушка и я отправились смотреть парад. По окончании его, когда мы собирались домой, представили нам одного молодого человека, который предложил нам свои услуги, чтобы проводить нас, так как экипажа у нас не было. Когда дошли мы до дому, то за такую любезность матушка сочла своею обязанностью пригласить его к нам, тем более что расстояние от Царицына луга до нашей квартиры на Петербургской стороне было неблизкое. Молодой человек заинтересовался мной, стал у нас бывать и, несколько времени спустя, сделал мне предложение, предполагая, что мне было лет семнадцать. Когда матушка объяснила ему, что мне всего только 15 лет, он всё-таки настаивал на согласии, говоря, что готов ждать сколько нужно, но выразил непременное желание своё, чтобы я оставила театр, потому что, принадлежа к аристократической фамилии, не надеялся получить согласия от своих родителей, если я останусь в театре».
Сколько судеб ломалось из-за необходимости подобного выбора! Если офицер влюблялся в актрису, то либо он должен был оставить службу, либо она сцену; если влюблялся молодой человек из добропорядочной семьи высшего света, то опять-таки предлагалось выбирать, правда, уже не по закону, а по воле на то родителей, не считавших возможным получить невестку-лицедейку. Постепенно, конечно, порядки ломались, и недалеки были те времена, когда даже члены императорской фамилии, великие князья не просто забирали к себе служительниц Мельпомены на правах сожительниц, но оформляли с ними брак.
Но всё это приходило постепенно. Пока же Дарье Леоновой надо было выбирать. Она полюбила молодого человека, во всяком случае, в «Воспоминаниях…» писала:
«Наступила для меня страшная борьба: принять ли его предложение или предпочесть артистическую карьеру, которая уже обещала мне хорошую будущность. Однако же влечение сердца взяло верх, и я выбрала замужество. Молодой человек был красив, хорошо образован и богат. Я дала согласие, перестала ходить в театр, и жених мой начал бывать у нас ежедневно. Затем он объявил родителям своим о желании своём жениться на мне, но не получил согласия. Они говорили ему, что он должен выбрать себе жену из своего круга. Несмотря на это запрещение родителей, он, не колеблясь, стоял на своём и уверял нас, что никакие препятствия не помешают ему исполнить то, что он сказал».
Итак, театр вот-вот мог потерять одну из лучших своих актрис. Всё шло к тому, что Дарья всё же могла отказаться от сцены, ведь, помнится, она вообще отправилась поступать в Театральное училище, поскольку карьера актрисы обещала материальное благополучие.
Родители в данном случае твёрдо не принимали то или иное решение. Всё-таки сцена, в будущем высокие оклады – уже замаячили на горизонте. А здесь? Сможет ли жених преодолеть сопротивление родителей? Оставалось ждать. И вот наступил кульминационный момент…
Дарья Леонова вспоминала:
«Такое положение продолжалось месяцев шесть. Молодой человек не переставал бывать у нас. Но вот в один прекрасный день, уходя от нас, он как-то странно простился со мной; в нём заметно было особенное волнение, я это ясно видела и призадумалась, чтобы это такое значило. После того жду его день, два… Не приезжает. Посылаем узнать, не случилось ли что-нибудь, и нам передают, что два гайдука силой усадили его в карету и увезли куда-то на шестёрке лошадей. Через несколько дней после этого получаю от него письмо с дороги. Пишет наскоро, что, хотя и увезли его силой, он всё-таки вернётся и сдержит своё слово, несмотря ни на что».
Она так и не пояснила, что же произошло. Уж не родители ли подстроили похищение, дабы сорвать женитьбу сына? Возможно, она и сама ничего толком не знала и не могла понять, что случилось. Ну а положение, в котором оказалась, вполне понятно.
«Меня мучила неизвестность будущего, – сокрушалась она в мемуарах. – Что было мне делать? Несмотря на юные лета мои, я понимала, что жизнь моя продолжаться так не может. Надо было что-нибудь предпринять. От театра я отстала, надеяться на обещание жениха вернуться я не могла, зная сопротивление со стороны его родителей. Я просто теряла голову и не находила покою».