Табу и невинность

Приведенные выше утверждения очерчивают поле маневра и служат источником своеобразной директивы для деятельности для власти и общества: и те и другие должны само-ограничиваться при реализации собственных целей, Польша не может быть ни свободной, ни коммунистической.

3. В Польше произошло стойкое расхождение власти и авторитета. Власть – как возможность вынуждать определенные коллективные действия – и авторитет – как способность склонять к желательным формам поведения благодаря готовности общества прислушиваться и повиноваться – стали атрибутами разных институтов. Властью располагает партия, авторитетом – Церковь и «Солидарность». Развод власти и авторитета эквивалентен разводу государства и общества.

По мере истечения шестнадцати месяцев «Солидарности» становилось все более очевидным, что и власть и авторитет обладают значительно бо́льшими возможностями блокировать мероприятия и проекты другой стороны, нежели реализовать собственные (власти не были, например, в состоянии навязать свою концепцию экономических и хозяйственных реформ, а тем более необходимого при этом резкого повышения цен; в свою очередь, картина самоуправляемой Польши должна была поневоле оставаться на бумаге до тех пор, пока основные решения, касающиеся государства и общества, принимались в ЦК).

В такой ситуации выход из политического, экономического и общественного кризиса мог быть исключительно плодом совместных действий тех, кто располагал властью, и тех, кто пользовался авторитетом; иными словами, это могло произойти в результате соглашения государства и «Солидарности» – соглашения, благословленного Церковью.

Сегодня мы знаем, что терпимость Советского Союза к изменениям, которые имели место в Польше, оценивалась нами слишком оптимистически. Знаем, что недооцениваемой альтернативой для мирного марьяжа власти и авторитета было насилие, с помощью которого власть вынуждает желательные для себя формы поведения. Знаем, что чрезмерно беспечной и бодряческой была картина национального единства, где подавляющему большинству общества – в том числе армии и значительной части милиции – противостояла ничтожная горстка правителей. Теперь зачастую утверждается даже, что не было возможности предотвратить декабрьское несчастье, что примириться с «Солидарностью» Москва и Варшава никогда не могли. Но тогда каким же образом в подобной атмосфере возможно продолжение стратегии национального согласия?

Основной причиной этого является распространившееся в еще большей степени, чем перед Декабрем[28], ощущение полного отсутствия альтернативы: если не компромисс, то конфронтация, из которой общество не может выйти победителем. Поведение обеих сторон после первых драматических декабрьских дней создавало вроде бы видимость определенных надежд на возможность некоего соглашения.

Хотя трудно рассчитывать на популярность данного тезиса, надо признать, что контрреволюция, которая наступила после самоограничивающейся революции, тоже самоограничивается. По крайней мере, вплоть до нынешнего момента. Если мы хотим вообразить контрреволюцию, которая себя не ограничивает, достаточно напомнить опыт Венгрии после 1956 года: тысячи убитых, брошенных в тюрьмы, вывезенных в Сибирь – или Чехословакии после 1968 года: ликвидация всей культурной, интеллектуальной и политической элиты народа. Десятки тысяч эмигрантов в одном и втором случаях. В Польше не ограничивающая себя контрреволюция означала бы не только полное вымарывание всего, что ассоциируется с триумфом 1980-х годов, но также попытку уничтожить ту плодородную почву, на которой смогла взойти и пустить побеги «Солидарность»: мощную Церковь, независимое крестьянство, свободную культуру.

Осознание отсутствия всякой альтернативы для программы национального согласия послужило источником особой стратегии восстанавливающейся в подполье «Солидарности». Обычно конспиративные организации ставят себе в качестве цели свержение ненавистного строя, устранение диктатора или изгнание оккупанта; при этом, как правило, они не сторонятся применения насилия. Зато сложившееся вокруг «Солидарности» движение сопротивления заявляет – вот уж воистину парадокс, – что его конспиративная деятельность против власти ставит перед собой лишь задачу вынудить эту власть к соглашению, что ему и в голову не приходит стремиться к свержению строя, изгнанию иностранных войск или к применению активного сопротивления. Самоограничивающаяся революция превратилась в само-ограничивающееся движение сопротивления.

Ограничения, принятые для себя контрреволюцией и движением сопротивления, очерчивают поле конфликта, но такое самоограничение не носит устойчивого характера и не гарантирует стабильности ситуации: обе стороны грозят выходом за рамки тех границ, которые до сих пор уважали и соблюдали.

Начиная с 13 декабря ограниченный характер репрессий был аргументом, употреблявшимся группой Ярузельского в бессчетных публичных декларациях и конфиденциальных заверениях в стране и за рубежом. То, что произошло, заявляли они, должно было случиться. Репрессии, приостановка свобод – все это действительно болезненная вещь, но любая другая правящая команда или Москва прописали бы гораздо более горькое лекарство. Теперь речь идет о спасении того, что можно спасти. Не изолируйте власть, не применяйте санкций, ибо этим вы приговорите Польшу к еще более братскому объятию со стороны Москвы. Не бастуйте, не бунтуйте, не устраивайте демонстраций, ибо каждая манифестация независимости и оппозиционности укрепляет шансы тех, кто жаждет окончательного решения польского вопроса.

Иными словами, предостережение об опасности трансформации самоограничивающейся контрреволюции в контрреволюцию tout court (в чистом виде) представляло собой с самого начала и по-прежнему представляет важный аргумент в продолжающихся переговорах власти с епископатом, интеллектуалами, западными правительствами, советниками «Солидарности».

С другой стороны, угроза перехода от такого движения сопротивления, которое само себя ограничивает, к тотальному движению является, помимо всего, еще и существенным элементом перманентной пробы сил. Предостерегает как от акций, предпринимаемых сознательно в ответ на действия или же бездействие властей, так и от спонтанных реакций общества. И поэтому предупреждает о готовности основной массы людей присоединиться к всеобщей забастовке и одновременно об опасности неконтролируемых взрывов, на которые будет способно отчаявшееся общество, если и хунта не пойдет на соответствующие уступки.

Аргументы, применяемые обеими сторонами – и угрожающие распространением поля конфликта, – являются, разумеется, нормальным составным элементом любой конфронтации. Но те опасности, на которые они ссылаются, более чем реальны, и никто не вправе их игнорировать. Существует угроза того, что материальная деградация общества будет сочетаться с чувством унижения и с ненавистью к тем, кто отобрал завоеванные на столь короткий срок гражданские права, образуя в результате такого сочетания настоящий заряд взрывчатки. Реальной, наверно, является также опасность появления террористических групп отчаявшейся молодежи, не видящей для себя будущего как в официальной Польше, так и в умеренной подпольной Польше, которая не будет удовлетворять ее потребности в действиях и в однозначности выбираемых вариантов. Но верно также и другое – что те вещи, которые сегодня представляются невыносимыми, могут оказаться только увертюрой к еще более драматической ситуации; что атака против общества может трансформироваться в открытую войну против народа, целью которой станет наведение в Польше кладбищенского спокойствия и порядка.

Шансы на соглашение

Является ли сознание отсутствия какой-либо альтернативы для мирного сосуществования коммунистической власти и общества достаточным условием для того, чтобы примирение на самом деле стало реальным фактом? Насколько власть может быть сегодня заинтересована в поисках соглашения с обществом?

28

В данном случае под Декабрем подразумевается военное положение, установленное 13 декабря 1981 г. В польском политическом лексиконе есть также Декабрь’70 – серьезнейшие, жестоко подавленные рабочие волнения, речь о которых впереди.