Страница 29 из 35
В этой связи возникает вопрос, можно ли эту основополагающую категорию теоретически проанализировать как проблему; другими словами, можем ли мы представить какие-либо модели или теоретические схемы, благодаря которым станем лучше понимать субъектность человека, присущие ей ограничения, а также вытекающие отсюда последствия для формы публичной жизни. Позитивным ответом на этот вопрос является theory of agency. Я привожу название этой теории (а по существу, целого семейства теорий) в английском звучании, так как для нее пока еще не найдено хорошего польского (и русского. – Перев.) эквивалента, который бы без всяких недоразумений относил наши рассуждения к указанному течению научной мысли в составе общественных наук. Эта проблема подвергнется в настоящей главе обсуждению, в котором применяются уже русские термины (а именно субъектная действенность или субъектное действие), причем именно в том значении, которое в англосаксонской литературе приписывается понятию agency.
Проблема автономности человека перед лицом внешних обусловленностей далеко не нова в общественных науках. Можно сказать, что она сопутствовала размышлениям над общественной природой человеческой жизни со времен античной древности (Аристотель в так называемой «Никомаховой этике» проводит различия между механическим, безрефлексивным поведением и поведением, связанным с личными желаниями и решениями, которые являются основанием таких свойств характера, как «добродетельность» или «совершенство», позволяющих человеку предпринимать благоразумные и предусмотрительные действия). Не будем, однако, заходить столь далеко и начнем наши рассуждения от Макса Вебера. Хотя данная проблематика не была чужда ни Марксу, ни Дюркгейму, да и в изложенных Гоббсом основных взглядах и положениях по поводу человеческой природы тоже наверняка можно проследить заинтересованность подобной проблематикой, все-таки именно проницательные веберовские вопросы и попытки находить на них ответы (Weber, 2002[38]) явились важным толчком к теоретическим размышлениям и эмпирическим исследованиям, концентрирующимся на следующей проблеме: в какой степени индивид сохраняет автономность от достаточно случайного социального контекста и от тех взаимоотношений, в которые он вовлечен.
Прослеживание некоторых хитросплетений развития theory of agency послужит удобной исходной точкой для представления определений основных понятий (особенно ключевого понятия действенной субъектности), а также позволит обрисовать существенные отличия theory of agency применительно к экономике, политическим наукам и социологии.
Обсуждению подвергнутся также взаимоотношения между социальным детерминизмом человека и его субъектностью. Здесь предметом всестороннего рассмотрения станут в особенности ограничения, нарушающие субъектность человека.
Действенная субъектность может иметь разные измерения, на которые в разной степени распространяются многообразные ограничения. Так, мы можем говорить о субъектности индивидуальной, групповой, а также институциональной. Эти три рода субъектности соприкасаются и связаны между собой, а иногда взаимно ограничивают одна другую. Разбор этих запутанных вопросов служит хорошей исходной точкой для представления той классической дилеммы социологической теории, которую вкратце можно описать как сопоставление действенной субъектности и социальной структуры.
Очередной рассматриваемой проблемой являются взаимоотношения между культурой и действенной субъектностью. Мы имеем здесь дело с постоянным напряжением этих двух сфер, поскольку, с одной стороны, культура представляет собой ограничение субъектности, а с другой – без определенной автономности индивида по отношению к его социальному контексту не существовало бы культуры. Культура ограничивает субъектность хотя бы в том смысле, что является источником норм поведения или верований, а они, в свою очередь, служат регулятором наших действий. Одновременно развитие культуры представляет собой заслугу конкретных индивидов и сообществ, подвергающих ревизии те нормы, которые они застали, оспаривающих те системы верований, которые существуют на данный момент, и выступающих в качестве «мятежников» по отношению к текущему состоянию социального мира. Если бы не было этого напряжения, то либо мы имели бы дело с репликацией социальных структур и взаимоотношений из поколения в поколение, а общество потеряло бы свою динамику (в случае полного погашения субъектности существующими нормами и верованиями), либо общественная жизнь стала бы сплошным хаосом, а межчеловеческие взаимоотношения пришлось бы, наверное, описывать в категориях гоббсовской формулы homo homini lupus est[39] (человек человеку волк) (если бы регулирующие ограничения, налагаемые культурой на человеческую субъектность, перестали существовать).
Действенная субъектность неразрывно связана с риском и ответственностью. Ведь если решения по реализации определенного действия приняты относительно автономно, то есть вероятность, что эти решения будут неточными, не направленными на достижение достойных целей или же приносящими такие последствия, которые (по самым разнообразным причинам) не были взяты во внимание в момент принятия решения. Такая возможность появляется, к примеру, в том случае, когда мы полностью уверены, что желательное действие принесет ожидаемое последствие, но это наше убеждение основывается на фальшивом диагнозе ситуации (например, когда мы ожидаем, что после нажатия на испорченный выключатель в комнате загорится свет, поскольку не знаем о неисправности). Тем более она появится в ситуации, когда ожидаемое следствие всего лишь вероятно (например, когда мы рассчитываем на получение прибыли в результате покупки акций, курс которых сейчас растет). Риск непомерно увеличивается, если мы предпринимаем действия, результат которых изначально сомнителен или ненадежен (например, когда мы ждем, что на любезно оказанную кому-то услугу или одолжение нам ответят взаимностью). Как следствие, реализация собственной субъектности, иначе говоря осуществление автономных действий, обременено определенным риском того, что эти действия дадут результаты, противоположные ожидаемым, а ответственность за последствия таких решений ляжет на виновника-инициатора. Здесь находится потенциальный источник самоограничения действенной субъектности с целью свести к минимуму свою ответственность за нежелательные последствия своих же автономных действий. Указанное явление имеет существенное значение для динамики публичной жизни и поэтому подвергнется несколько более широкому обсуждению.
В конце отметим, что проблема действенной субъектности будет помещена в контекст плюралистического общества. Это вызвано тем, что указанный контекст с особой силой подчеркивает проблему субъектности во взаимоотношениях с другим человеком или другой группой, тоже располагающей некоторым запасом автономной способности принимать решения, которая может вести к последствиям, реально ограничивающим действенную субъектность других, а по меньшей мере ведет к расширению территории неуверенности и неопределенности по поводу реальных последствий поступков, направленных на проведение в жизнь собственной действенной субъектности.
Вебер и хитросплетения развития theory of agency
Источником вдохновения для современных версий theory of agency был вопрос, который поднял Макс Вебер в начале 20-х годов минувшего столетия, а именно могут ли политики, пришедшие к власти в итоге демократических выборов, эффективно контролировать назначаемых чиновников государственной администрации, которые претворяют в жизнь задачи, устанавливаемые политиками в рамках демократического процесса. А если такой контроль сомнителен, то не имеем ли мы здесь случайно дело с процессом, который делает из демократических процедур фасад, потому что практические решения покоятся в руках бюрократии, создаваемой вне механизмов демократического выбора (Weber, 2002: 221, passim). Ведь назначенные чиновники и служащие не являются всего лишь безвольными шестеренками бюрократической машины; они же еще и субъекты публичной жизни, а потому могут реализовать – в своей публичной роли – собственные интересы, совсем не обязательно совпадающие с теми целями, которые устанавливаются политиками.
38
Как нередко бывает в этой книге, автор ссылается на польский перевод работы М. Вебера «Хозяйство и общество» (1921), которая вышла вскоре после смерти ученого. Кроме того, несколько смущает то обстоятельство, что название польской книги звучит «Хозяйство и общество. Очерк понимающей социологии», тогда как у Вебера такой книги нет, зато, кроме только что названной книги «Хозяйство и общество», есть отдельная книга «О категориях понимающей социологии» (1913). Скорее всего, польское издание объединяет под одной обложкой оба указанных труда.
39
На самом деле эта формулировка впервые прозвучала в одной из комедий древнеримского драматурга Тита Макция Плавта и взята Гоббсом либо оттуда, либо у кого-то из тех, кто явно или неявно процитировал Плавта.