Страница 4 из 27
С учетом «проблемы знания» и признания того, что «стимулы имеют значение», требования робастной политической экономии задают регулятивный стандарт, в сопоставлении с которым следует оценивать существующие на практике институциональные методы и предложения по поводу реформ. Основные тесты, применяемые к предложениям по поводу институциональных реформ, должны выяснять, расширяют ли они возможности для открытий посредством процесса эволюции, и устанавливать, в какой степени они предлагают стимулы, которые ограничивают потенциально деспотические полномочия власти, осуществляющей принуждение. Многие из исторически сложившихся институтов, включая государства и наднациональные организации, стали результатом скорее монополистического навязывания, чем консенсусной эволюции, и поэтому могут быть предметом тщательного критического рассмотрения.
Вызовы классическому либерализму и структура книги
Намеченные выше принципы имеют своей целью соответствие институтов и решений критериям робастной политической экономии. Однако выдвинутые заявления о робастности классического либерализма как политического проекта не могут не столкнуться с существенными возражениями, и цель этой книги – дать ответ на некоторые из наиболее важных возражений по этому поводу. Книга состоит из двух частей. В части I проверяется обоснованность возникших в последнее время теоретических вызовов концепции минимального государства, пришедших из области экономической и политической теории. Затем в части II эти вопросы рассматриваются применительно к трем сферам государственной политики, которые оказались в наименьшей степени поддающимися либерализации.
Часть I. Вызовы, с которыми сталкивается классический либерализм
Ядром аргументации в пользу системы открытых рынков и минимального государства является эффективность рынков в передаче информации и создании стимулов к производительности. Однако робастность этой аргументации оспаривается «новой концепцией провалов рынка» [ «new market failure» perspective] Джозефа Стиглица и его последователей (Stiglitz, 1994). Хотя, согласно Стиглицу, рынки являются необходимой составной частью отлаженной экономики, сравнительный институциональный анализ приводит его к выводам в поддержку не классического либерализма, а модели «смешанной экономики». С точки зрения «новой концепции провалов рынка» рынки насквозь пронизаны проблемами, связанными с коллективными благами и асимметрией информации, подавляющими процесс открытия и передачи информации, препятствующими достижению эффективного равновесия. Следовательно, для того чтобы улучшить размещение ресурсов, представляется необходимым широкое вмешательство государства посредством «оптимизирующих налогов» [optimality taxes] и регулирования производства отдельных видов продукции [product regulation]. В последнее время этот анализ был подкреплен подходом, основанным на зависимости от прошлой траектории [path-dependency] или сетевых экстерналиях и разработанным Полом Дэвидом, который доказывает необходимость дальнейшего вмешательства для корректировки «провалов рынка» в большом числе сфер, для которых характерны «технологические монополии».
В главе 2 разрабатываются центральные темы экономической теории Хайека и вирджинской школы общественного выбора, которые применяются для доказательства того, что новая теория провалов рынка не удовлетворяет требованиям робастной политической экономии. С одной стороны, данный подход сводит сравнительный институциональный анализ к вопросам стимулов. Модели, сосредоточенные на стимулах к поиску информации, про которую известно, что она в принципе доступна, игнорируют «проблему знания», сформулированную Хайеком. С точки зрения теории Хайека функция рынка состоит в том, чтобы привлекать внимание людей к непредвиденным обстоятельствам и возможностям – функция, которая не может анализироваться в терминах моделей равновесия, играющих центральную роль в неоклассической экономической теории. Кроме того, в то время как сторонники теории провалов рынка правы в своей сосредоточенности на «совместимости стимулов», они оказываются не в состоянии применить этот анализ к их излюбленным институциональным альтернативам. Последовательный анализ проблем асимметрии информации показывает, что эти проблемы зачастую оказываются еще более ярко выраженными в условиях государственного сектора, нежели в режиме «несовершенных рынков».
Глава 3 обращается к критике классического либерализма вне экономической теории. С точки зрения политических теоретиков коммунитаризма, таких как Чарльз Тейлор, и последователей Юргена Хабермаса, доводы в пользу рыночной экономики базируются на посылке об эгоистических интересах индивидов и на представлении, что «стимулы имеют значение» (например, Taylor, 1985; Habermas, 1992). Эти авторы утверждают, что классический либерализм игнорирует социальный и моральный контекст, в котором формируются индивидуальные предпочтения, и озабочен в первую очередь поиском эффективных «средств», а не открытием новых и более возвышенных «целей». Близкий к этому набор аргументов, рассмотренный в главе 4, утверждает, что рыночные процессы и принцип «ухода» подрывают тот моральный и социальный капитал, на который они полагаются. Говорится, что либеральная экономическая политика подрывает культурные ресурсы, которые подчеркивают солидарность и сотрудничество. Следовательно, в соответствии с обеими этими точками зрения, рынки следует «держать в узде» с помощью альтернативного набора институтов, организованных на основе процессов «высказывания мнений» [ «voice-based» processes], характерных для совещательной демократии [deliberative democracy].
Коммунитаристская политическая теория приводит ряд основательных доводов против «гипериндивидуалистических» и рационалистических форм исследования общества, вроде тех, что можно обнаружить в моделях неоклассической экономической теории. Однако цель глав 3 и 4 в том, чтобы продемонстрировать, что даже если согласиться со всей коммунитаристской критикой неоклассической экономической теории, ни один из этих доводов не работает против аргументации в пользу классической либеральной системы. Напротив, аргументы, на которые делал упор Хайек, означают, что рынки и другие институты, основанные на «уходе», могут быть лучше приспособлены для того, чтобы облегчать открытие новых вкусов и ценностей, чем демократические альтернативы, поскольку они предоставляют больше места для децентрализованной эволюции. Аналогично попытки подкреплять нормы, основанные на «солидарности», посредством применения государственной власти не только не способствуют общественному единству, но приводят на деле к нарастанию конфликтов. Следовательно, в обоих этих аспектах коммунитаристские аргументы оказываются несостоятельными по своим собственным критериям. Но вдобавок такие теории никак не учитывают того, каким образом демократические структуры могут решать проблемы неадекватных стимулов. Хотя ошибочно предполагать, что люди всегда действуют исходя из эгоистических интересов, столь же ошибочно исходить из того, что демократические институты способны выходить за пределы действия стимулов. Если судить по стандартам робастной политической экономии, совещательная демократия на самом деле способна уменьшать для людей возможность оспаривать и ставить под сомнение цели друг друга и может не только не создавать новый социальный капитал, но, наоборот, подрывать приверженность социальным нормам, облегчающим сотрудничество.
Последнее из возражений против классического либерализма, рассмотренное в части I, возникает на основе эгалитаристской политической теории. Переход к более неравному распределению богатства в обществах, переживающих процесс экономической либерализации, породил возврат к старым претензиям, что ничем не ограниченные рынки не способны удовлетворить критериям инклюзивности и социальной справедливости. Следуя Ролзу (Rawls, 1971; Ролз, 2010) и Дворкину (Dworkin, 1981), философы, принадлежащие к либеральной эгалитаристской традиции, доказывают, что неравенство в доходах не в состоянии предоставить достаточные компенсаторные преимущества тем, кто находится в наиболее затруднительном положении, и несовместимы с принципом «равного уважения» [equality of respect]. В то же время для философов, связанных с новейшими теориями мультикультурализма, эти факты экономического неравенства – всего лишь один из компонентов намного более широкого набора исключающих социальных практик (в терминах гендерной, расовой и сексуальной идентичности), которые усиливаются частнорыночными процессами (Young, 2000).