Славянин

–Да, Господи-ж ты Боже мой!..

С трудом продравшись через заросли, выбрался на свободное пространство, каким-то чудом неширокой полосой растянувшееся в обе стороны от него. А по сторонам этого пространства, вздымались непролазные стены леса.

Дорога?.. Дорога!

Дорога, засыпанная снегом, сугробы на которой были никак не меньше чем в лесу. Дорога, по которой никто не ходит и не ездит. Почему? Куда ведет она? Куда она может привести его?

В раздумье стоял посредине нехоженого, заметенного снегом тракта. Все виденное ним в этом мире доныне, на рассказы Монзыревских орлов, никак не походило. Может, ошибся с направлением? Ни реки, ни так называемого летника на ее крутом берегу, и в помине не было. Информации об этой дороге у него никакой. Помнится, говорили, что выйдя из леса, они повернули в левую сторону. Что ж, он тоже свернет!

Загребая рыхлый снег, поглядывая на призрачное зимнее солнце, клонившееся к закату, Лихой торя ногами сугробы, поплелся в выбранную сторону. Курить хотелось неимоверно, но вот беда, сигарет нет. Привыкший выкуривать пачку в день, Егор страдал. Уши опухли до слонячьего вида. Последнюю сигарету выкурил днем, а сейчас уже вечер.

Дорога, делая поворот, вильнула «за угол», и Лихой встал столбом, словно кто ноги вкопал в мерзлую землю. Шумно перевел дух и непроизвольным движением ладони, вытер капли пота на лбу и лице. Тракт проходил через большую деревню, одна сторона которой, прилепилась к лесной опушке, на другой – хорошо просматривалось пространство пажитей и огородов. Снежный покров, как одеялом накрыл пространство полей. Смущало Егора только то, что даже издали сразу было понятно, деревню не пожалели, сожгли. И пожар в ней был давно, еще до того, как лег на землю первый снег. Делать было нечего, он скрипя сердцем, направился в мертвое поселение. Черные углистые, сильно закопченные бревна, во многих местах торчавшие из-под снега, контрастно смотрелись в окружении сугробов. Мертвый покой и тишину нарушал монотонный и глухой, почти негромкий стук. Ветер раскачивал дверь, повисшую на ременных петлях, ударял ее об косяк недогоревшей стены строения, в прошлом явно бывшего теремом. Каркас сооружения покосился и обуглился, но не до конца, удерживал двускатную крышу, изначально покрытую крашенной дранкой, теперь всю в прорехах. От крыльца в его центральной части, остались, наверное, одни воспоминания, можно только домыслить какой он был до пожара. Это ж, в какой год его попасть угораздило, если на Руси деревни жгут за здорово живешь? Особо набожным никогда не был, но сейчас осенил себя крестным знаменем, поклонился «погорелице», тем самым выражая скорее уважение стойкости строению, чем верованию во что-то небесно-высокое. На задних «дворах» заметил пару сараев нетронутых огнем по причине того, что поставили их на отшибе и огонь чудом не смог до них дотянуться.

«Вот, так компот! Что за невезуха такая? И куда теперь идти прикажете, считай почти раздетый, ночь на дворе?»

Лихой сдвинулся с места, побрел к одному из сараев, отсутствие стены на котором,  показывало, что прежний хозяин почти под самый потолок завалил его сеном.

«Перекантуюсь до утра, а там видно будет», – решил он.

Несмотря на усталость, развел костер. Ощущая голод, ножом вскрыл банку рисовой каши с бараниной, «НЗ» сохраненный чисто случайно. С аппетитом умял полухолодный продукт. Через нору проделанную в сухом сене вполз в импровизированную берлогу, обвалил за собой лаз и свернувшись в позу эмбриона отключился. Заснул.

* * *

Метель, начавшаяся с приходом ночи, к утру разгулялась не на шутку. Ветер за стенами завывал так, словно за оконцем затянутым бычьим пузырем проснулось неведомое чудовище. Беловод проснулся среди ночи. Старость! Он уж привык чувствовать непогоду загодя, не хуже волоха мог определить, что вытворит природа. Теперь уж не заснуть! Отбросил с себя покрывало из шкур, уселся на лавке, потянувшись, достал поленце, бросил в почти затухшую жаровню, за ним второе. Искры от соприкосновения дерева с угольями вырвались к невысокому потолку, закопченному в месте костровища, в светлую ночь кляксой отмеченному на обчищенной от коры древесине. Ночь не успела сожрать тепло в избушке, языки нового пламени осветили нехитрый интерьер комнатушки. Прошел к столу, сунул горящую щепку в светильник на столешнице, поджег. Теперь и пламя на столе отпугнуло, разогнало по углам темень. Хозяин жилища грузно осел на скамейку, рукой подпер лоб на буйной головушке.

–У-у-му-у! – вырвался из глотки ни то стон, ни то тихий вой.

Нет, не от боли страдал Беловод. Что ему боль? Он стар, но крепок и умел, вот только беда, не скакать ему по половецкому полю на горячем скакуне, не водить вороп к кочевьям и вежам степняков! Он последний из рода воинского сословия поместных бояр. Его предки два века тому, пришли в Гардарики с Халегом, с ним осели в северных землях, где стал княжить их вождь. Варяжский князь прославился вещим знанием, Царьградским походом, склонил под свою власть многие племена и народы в своем княжестве, и всюду за ним в его дружине следовали мужи Беловодового корня. Минуло время, нет уж Халега на этом свете, а трое его сынов разделив меж собой отчину, разошлись по разные стороны, дали новую поросль отпрысков, кои в свою очередь раздробили дедово наследие. Род Беловода прилепился к володетелям Курска, а в правление Златимира, так и вовсе в гору пошел. Нет, они не богачи, серебра в их сундуках не столь много, как у некоторых ближников. И палаты с подворьем, у бояр их рода не широки и не высоки были. Они никогда кичливостью не славились. Они вои. Им тяжело смотреть на то, как Халегово племя погрязло в склоках и междоусобицах, и все из-за столов княжеских, из-за власти, из-за старшинства. Минуло уж без малого пять годов, как он здесь. Как раз накануне свадьбы Изяслава, старшего из княжичей Курских, на Любаве, княжне-полочанке, случилась распря. Святослав Черниговский, усмотрел в сем браке усиление стола Курскрго, бросился собирать рать, восхотел подвинуть родичей на южных территориях, заставить поделиться столами. Старшим в роду в то время и был Беловод, а вотчинное родовое сельцо их, как раз лежало у границ чужого княжества, мало того, на торговом тракте. По лету семейство в полном сборе проживало в вотчине. И собравшееся войско супостата, к добру или к худу для себя, напоролось на дружину боярина Беловода. Сторожи донесли о нарушении рубежей и малая сила, коршуном  слетела на княжью рать. Билась ожесточенно и отрешенно, без оглядки на оставленных за спиной жен и детей, да и полегла вся до последнего человека.

Узнав кто так сильно потрепал его воинство, князь Святослав повелел истребить село. Всех от стара, до млада вырезали захватчики, в полон не взяли ни одной смазливой девки. Запылали избы под властью красного петуха, превращая само место в лысую плешь на теле земли. Бурным потоком расплескалась война по Курскому княжеству, да только изгнали черниговцев восвояси, а многих и в полон взяли. Города и села после братской междоусобицы до сих пор голые, да погорелые стоят, избы пустые, ушел народ с насиженных мест.

В той давно минувшей сече, Беловод рубился в самой гуще врагов. На дальней стороне поляны он видел Святослава, закованного в панцырь светлого железа с высоким шоломом на голове, подгонявшего своих бояр, рвался к нему. Оттеснили его от основной силы дружины, сразу справиться не смогли, живым боярина взять хотели, да не получилось. Когда поняли бесполезность сего поступка, потеряв десятка три воев, стрелами ссадили того с седла, а после боя найти не смогли. Как пошептал кто, растворился тот средь леса! В себя боярин пришел не скоро. Три седмицы минуло, когда открыл глаза, увидав склонившегося над ним старца, пытавшегося влить в его уста лекарское зелье. Не зная всей правды о свершившимся с родом несчастья, боролся с хворобой, на поправку пошел, а встав на ноги, пеше добрался к сельцу.

Избы и родовое капище, терем и хозяйские постройки встретили его тишиной давно потухшего пожарища. Сельцо умерло, и воскресить его уже не смог бы сам Сварог. Припав к непрогревшейся солнцем земле, боярин ревел раненым зверем, чувствовавшим приближение скорой кончины туром. Жизнь и любовь умерли для него водночасье, соседский набег поставил жирный крест на судьбе Беловода. Калика перехожий, вот кто он есть! А по нынешним временам, таковой не нужен никому – проку никакого, одни проблемы с ним, опять же лишний рот.