Страница 2 из 16
Допустим, мы приняли эту версию. Что же получается? Сам император инсценировал свою смерть в Таганроге, и это было драмой, если угодно, трагедией, которая затем повторилась как фарс (по известному афоризму), как буффонада, фиглярство, дешевый водевиль (к этому мы еще вернемся). Так?! Это при том, что Феодор Козьмич не просто благородного происхождения (это отмечается всеми его видевшими), а с понятиями чести и долга, причислен к лику святых! Его святость признана и засвидетельствована, а тут… гм… подставное лицо?! Нет, ни похоронить гипотезу, ни выдать святого старца за фигляра и лицедея скептикам явно не удается.
Вот и дата 21 марта 2019 года призывает меня отметить как факт, что поднялась новая волна интереса к таинственной и сокровенной загадке русской истории (на этой волне я и вернулся к уже законченной книге). Поднялась, прежде всего, в связи с находкой месяцеслова, писанного рукой Федора Кузьмича, и сличения его с письмами императора: почерки идентичны. Об этом свидетельствовали и прежние экспертизы, проведенные как в России, так и за ее пределами (в частности, в Японии), что не оставляет никаких сомнений, разве что у тех, чье призвание во всем сомневаться. Не надо быть экспертом, чтобы убедиться: по всем характерным признакам писала одна и та же рука. Возрастные изменения? Да, кое-где заметны, но почерк тот же – почерк Александра I, воскресшего (из мнимоумерших) под именем старца Феодора Козьмича.
Неразгаданный сфинкс
Что ж, точка поставлена? Гипотеза стала истиной? Можно торжествовать, праздновать победу? Нет, с торжествами повременим, не стоит спешить расставаться с гипотезой. Расставаться в обмен на истину – не стоит, поскольку обмен может обернуться подменой.
Возможно, мне возразят (и возразят из самых лучших побуждений): «Как-то шибко мудрено. Да что еще нужно-то? Ведь все доказательства налицо. Что там еще доказывать? Вскрыть усыпальницу императора в Петропавловском соборе? Провести генетическую экспертизу?»
Вскрывать усыпальницу – кощунство, и неизвестно, как оно отзовется, как скажется на судьбе России. Филистимляне захватили Ковчег Завета, святыню израильтян, и сочли за лучшее вернуть его обратно, чтобы отвести от себя всякие беды, постигшие их кары небесные. Умершие фараоны египетские мстили тем, кто посягал на их гробницы. «Ну, это даже не гипотеза, а самая настоящая легенда, если вообще не выдумка досужих беллетристов». Возможно, но в нашем сознании запечатлено, что нельзя безнаказанно тревожить прах умершего. Это чем-нибудь да откликнется, и вообще нехорошо – против совести.
Генетическая экспертиза? Она, на мой взгляд, не многим лучше. Допустим, мы ее провели и установили на генетическом уровне, что старец Федор Кузьмич – это император Александр I. Сенсацию подхватят, раздуют, растрезвонят газеты, телевидение, Интернет, новостные ленты информационных агентств. Что нам после этого – принимать поздравления? Радоваться тому, что скептики посрамлены и вынуждены признать нашу правоту?
Да в том-то и дело, что за нами именно правота, а не истина. Вместо истины мы обрели медицинский факт. Сам по себе важный, конечно, но чем-то удручающий, разочаровывающий, до слез обидный. Стоило ли не спать ночами, беспрестанно вдумываться, вникать, сопоставлять мельчайшие детали, взвешивать все обстоятельства, вновь и вновь анализировать? Да и вообще, стоило ли писать книги, если все решается росчерком пера эксперта, его подписью под заключением: «Из этого следует неопровержимый вывод, что император и старец – одно и то же лицо».
Авторам же книг после этого следует расписаться в своей полнейшей ненужности, а книги же их снести в макулатуру. К тому же установленная с ее помощью истина опасна тем, что вслед за ней приходит профанация, опошление, вульгаризация. Этак каждый школьник, выходя к доске, будет бойко рапортовать, что император Александр не умер в Таганроге, а стал Феодором Козьмичом. Этот факт попадет в учебники истории. Студенты перед экзаменом будут строчить шпаргалки (впрочем, сейчас уже не строчат, а вбивают в мобильники) о мнимой смерти императора.
Наверное, в конечном итоге всего этого не избежать, и тут ничего не поделаешь. Такова закономерность: пойманная и пронизанная иглой бабочка узором своих крыльев украшает гербарий, но гипотеза дает ей отсрочку: пусть еще вольно порхает над залитой солнцем поляной.
Истина как медицинский факт способна удовлетворить лишь низшие запросы сознания. Лев Толстой, простудившись в дороге, умер на железнодорожной станции Астапово от воспаления легких. Таково заключение врачей, но разве оно хоть что-нибудь говорит нам о духовной драме Толстого, о его поисках веры, художественных прозрениях, критике тогдашней цивилизации, осознании безумия жизни?
Точно так же и генетическая, и любая другая экспертиза ничего нам не скажет о духовной драме Александра I, которого не зря назвали «сфинксом, не разгаданным до гроба» (Вяземский). Как же его разгадать? Когда Льва Толстого спрашивали, в чем смысл «Анны Карениной», он отвечал: чтобы ответить на этот вопрос, ему надо заново написать весь роман. Вот так же и с Александром: чтобы ответить, в чем же его разгадка, следует терпеливо и скрупулезно воссоздать всю его жизнь. Воссоздать в сцеплении самых разных обстоятельств – и крупных (таких, как невольное участие в заговоре против родного отца, императора Павла), и мельчайших: любимых словечек, случайно оброненных фраз. Из этого прихотливого сцепления вывести единственно верный и достойный ответ на вопрос: умер или инсценировал собственную смерть и ушел?
Только таким образом добытый – обретенный – ответ будет иметь значимость и надлежащую цену. Все остальное – результаты вскрытий, врачебные освидетельствования и экспертизы – это уже вторичное, прикладное, гораздо менее важное и лишенное пафоса, пафоса возвышенной гуманитарной мысли, исторической правды, человеческого проникновения и понимания.
Вот машина подсчитала… что же, честь ей и хвала, этой машине. Но все-таки главное, что человек, исследователь, ученый-историк, энтузиаст своей науки, путем напряженных раздумий, сомнений, догадок понял и постиг. Что бы ни показала машина, какие бы циферки ни выбросила на табло, загадка сфинкса откроется только ему – человеку, носителю русского соборного исторического мышления.
Шишка под носом у алжирского дея
Вот и настало время сказать и о нем – о соборном историческом мышлении. Собственно, это не только историки, а, возьмем шире, все образованное общество, неравнодушное к историческим судьбам России, не чуждое некоему мессианству, верящее, что Россия – Третий Рим, и даже имеющее смелость считать себя патриотами, хотя это слово у нас изрядно ославлено и поругано. Стало признаком хорошего тона высмеивать патриотизм как религию фельдфебелей или что-то в этом роде.
Ну да бог с ними, патриотами, а то мы этак далеко уйдем. Поприщин у Гоголя утверждает, что женщина любит лишь одного черта. Невольно возникает подозрение, что эта мысль не раз приходила в голову и самому Гоголю: он ее в себе вынашивал, лелеял, а потом взял и приписал вымышленному герою повести «Записки сумасшедшего». Так что же – и Гоголь сумасшедший? Это его собственный нос разъезжал в карете по Петербургу, более того, с выражением величайшей набожности молился в Казанском соборе? Так же и с патриотизмом… Не надо всех в фельдфебели. Тут все очень сложно, неоднозначно, со своей прихотливой диалектикой.
Вон Алексей Федорович Лосев уж какой был патриот, а в идее «Москва – Третий Рим» под конец жизни разочаровался и даже с горечью сетовал, что Третий Рим – это рюмка водки и хвост селедки. Иными словами, «у алжирского дея под самым носом шишка». Вот вам и патриотизм – во всяком случае, лосевский (и – гоголевский).
А можно и так повернуть (по-розановски): «Папироска после купания, малина с молоком, малосольный огурец в конце июня, да чтоб сбоку прилипла ниточка укропа (не надо снимать) – вот мое "17 октября". В этом смысле я "октябрист"» («Опавшие листья»). Октябрист, а какая лирика…