Следуй за солнцем

Теперь напряглись все. Дику стало страшно: стоило учесть, что при всей своей классности господин проректор любит и умеет выкидывать что-нибудь эдакое в последний момент. И что за намёки на первую встречу? Когда Ричард первый раз стучался в кабинет и расспрашивал про отца? Когда они столкнулись в кафе-мороженом?

— Скажите мне вот что, Ричард, — теперь Алва смотрел прямо на него, и Ричарду показалось, что кроме его дрожащих рук и синих глаз напротив ничего не существует. — Разве безопасно ехать на велосипеде по загруженному шоссе в наушниках?

В аудитории оторопели. Дик пару секунд ошалело молчал, перед глазами застыл сентябрь, велосипед, мотоцикл, почти авария, гремящая в наушниках любимая группа.

— Нет, — выговорил он в тишине. — Небезопасно…

— Воистину, — Рокэ наконец-то улыбнулся, и в поле зрения Дика постепенно вернулся остальной мир. — Господа, если у вас больше нет претензий к Ричарду Окделлу, я не вижу причин ставить ему оценку ниже «отлично».

Комментарий к 21. Ричард

Дикон сдал и я сдам #помогите

========== 22. Робер. Марсель ==========

В конференц-зале главного корпуса набилось народу, как автомобилей в пробке на Заревом шоссе, и Робер вышел, не чувствуя себя нужным там, внутри. Голова всё ещё гудела от шума множества голосов, а перед глазами застыл и никак не хотел уходить образ Альдо у доски. Куда подевался тот солнечный парень, с которым они познакомились столько лет назад, ещё в провинции? Что с ним стало? И почему он, Робер, пропустил этот момент?

Заниматься самобичеванием можно было бесконечно, но, кажется, всё кончилось. Успевший досадить всем магистрант заканчивает обучение, совсем скоро его здесь не будет. Эпинэ хотелось верить, что на этом Альдо угомонится и со своими «неофициальными знакомыми», как называла их Марианна, однако в этом стоило убедиться самому. Сделав несколько шагов к лестнице, Робер заметил, что в рекреации у окна стояла группа преподавателей и деканов, видимо, тоже не вместившихся в совещательный кабинет. Компания, правда, подобралась престранная… К чему бы это?

— Господин Эпинэ, — церемонно окликнул его Райнштайнер, — не желаете присоединиться? Мы обсуждаем финансы и вспоминаем господ чиновников.

— Кости им перемываем, вот что, — перевела на человеческий Матильда. Что она здесь забыла? Роберу хотелось бы поговорить об Альдо хоть с кем-то, кто его не ненавидит, поэтому он остался и подошёл. — По-моему, эти ваши чинуши яйца выеденного не стоят, а мы тут заседание устроили.

— Любой человеческий поступок заслуживает внимания, госпожа Матильда, — пожал плечами Рокэ. Он сидел на подоконнике как будто в стороне, но было ясно, что на самом деле — в центре. Странная компания и странные слова!

— С каких это пор ты проповедуешь гуманизм? — хмыкнул Марсель, не расставшийся с собакой даже на импровизированном совещании. — Кстати, что там ваши математики, Ойген?

Робер ещё раз выслушал сокращённое повествование о защите первокурсников и искренне порадовался за Дикона, но всё равно ситуация не давала ему покоя. Зачем здесь, например, кузина? Катари снова держалась Матильды и с неподдельной теплотой слушала о победах молодых студентов. А зачем Райнштайнер? Вейзель тоже не очень к месту… Хотя стоп. Все присутствующие, включая него, рядовые преподаватели или деканы с самых разных факультетов, общая цель в виде обсуждения финансов вполне объяснима. Если пересмотреть эту ситуацию, выделяется не кто-нибудь из учителей, а проректор Алва. А проректор Алва просто так не выделяется…

«Я становлюсь параноиком, — вздохнул Эпинэ. — Просто компания людей собралась поговорить, а я ищу двойные смыслы…»

— …с вашей женой, профессор, — щебетала кузина, обращаясь к Вейзелю. — Такая большая и дружная семья!

— Очень рад, что вы так думаете, — отозвался историк, о чьих тёплых чувствах к жене все были прекрасно осведомлены. — И я бы с радостью вас покинул и отправился домой, если бы не предмет разговора.

— А что о нём разговаривать? Никто из нас не Дорак и не Манрик, — подсказал Алва. — Так что задерживаться на работе из-за нашей скромной компании в каком-то смысле, гм, грешно.

По-прежнему не вмешиваясь в непонятную беседу, Робер проводил взглядом Вейзеля. Он уходит, потому что любит проводить время с семьёй или потому что является деканом Альдо? А может, перестать загоняться и искать подвох?

— Восхитительная преданность семейству, — вежливо поддержал беседу Валме. Робер скосил глаза на Готти и окончательно сошёл с ума. Если питомец и вправду отражает настроение хозяина, то неподвижный хвост и прижатые уши пса ничего хорошего не сулили. Интересно, Марселю тоже просто кажется или он в курсе, что здесь происходит на самом деле?

— Это заслуживает уважения, — заметил Райнштайнер. — И внимания тоже, как вы заметили, господин проректор.

— Внимание, в отличие от уважения, можно истолковать не просто по-другому, а даже превратно, — как-то монотонно отозвался проректор, не глядя на собеседника. — Если под вторым обычно подразумевается положительное отношение к человеку или к его действиям, то первая категория весьма и весьма размыта.

Что за лекция по психологии? Кто не так давно жаловался на психолога-Штанцлера, не Алва ли? Роберу хотелось махнуть на это рукой и уйти, но ему всё ещё нужна Матильда.

— Вы имеете в виду повышенное внимание к чему-либо? — педантично уточнил Ойген. Проклятье, если Рокэ хочет вывести разговор на что-то конкретное, то собеседника он выбрал более чем правильно. И свидетелей! Никто не пропустит ни слова…

— В том числе. Или даже в первую очередь. Господа чиновники очень напоминают мне одну вещь, к сожалению, не могу вспомнить, какую именно… — Врёшь, не уйдёшь! Всё ты помнишь, хотелось сказать Роберу, но язык будто замёрз. Почему он всё ещё здесь, надо забрать Матильду и уходить… — Слишком уж они зациклены на идее собственного превосходства. Можно даже сказать, избранности.

— Иногда должность портит человека, — как ни в чем не бывало, поддерживал беседу математик. — Вы правы, мне тоже показалось, что некоторым из них не помешало бы чуть меньше возносить себя. Но это ещё не болезнь.

— Болезнь? — вскинул брови проректор. — Надо же, чего не знал…

— С удовольствием расскажу, если только дамы не возражают, — убедившись, что Катарина в случае чего упадёт в обморок не на пол, а на руки Матильде, Райнштайнер поделился знаниями: — Речь всего лишь о мегаломании, так в науке называют манию величия. Всё так и начинается: повышенное внимание к своей персоне, требование того же от других, какие-то навязчивые идеи, акцентуация характера.

— И всё это — симптомы? — ужаснулась кузина, привычно побледнев.

— К сожалению. В этом трудность психиатрии — признаю, мне было бы трудно отличить самовлюблённого и честолюбивого человека от душевнобольного, особенно на начальной стадии.

— Спасибо, Ойген, теперь я вспомнил, — кивнул проректор. — Если бы можно было знать наверняка… впрочем, не стоит об этом.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила Катарина.

— Дамы всё ещё не возражают? Всё-таки речь о психических расстройствах, не самая приятная вещь, чтобы обсуждать её после обеда, — убедившись, что Катари проявляет чудеса храбрости, Рокэ перевёл взгляд на Матильду, и тут Робер всё понял.

— Не возражают, — тихо сказала Матильда. Этот голос и побелевшие губы только подтвердили жуткую догадку Эпинэ.

— Как хотите, — пожал плечами Алва. — Профессор Райнштайнер чертовски прав насчёт трудностей. Порой такие вещи игнорируют и запускают, и в какой-то момент становится поздно… Скажем, человек убеждён в верности и непогрешимости своих идей, стремится донести их до общества, нуждается в слушателях. Где пролегает граница между обычной самоуверенностью и маниакальной идеей? К несчастью, известный мне пример не даёт ответа.

— Вы с таким сталкивались? — ахнула кузина. Робер гадал, как пугающаяся каждого куста Катари слушает про всяких шизофреников, а потом понял — дело либо в рассказчике, либо в проявлявшемся ещё с детства сочувствии кузины ко всем и каждому. Конечно, выросши, она стала разборчивее и вполне способна отличить лжеца от наглеца, но мимо несчастных психически больных пройти сможет вряд ли. Не смогла.