Все дороги ведут в Рим

— Контора? — в свою очередь возмутился Марсель. — Ты поосторожней со словами, это, между прочим, самое важное детище моего отца! Не считая меня и всех остальных… Но я не помешаю? Не то чтобы я за это переживал, но, знаешь, тень вежливости…

— Ого, у тебя появилась тень, — подыграл Луиджи. — Конечно, не помешаешь, я вообще-то тебя ждал.

Поболтали ещё немного, отыскали машину Луиджи — на парковке местами было не протолкнуться. Умиротворение со временем заглушило все остальные чувства, а мысли о предстоящем ужине и вине сработали ещё лучше. Прикидывать, кто и как будет умещаться на заднем сиденье, не пришлось, поскольку Рокэ ехать отказался.

— Как так? — выразила всеобщее расстройство Юлия, уцепившись за дверцу машины.

— Дела, — кратко ответил он, не поддаваясь на уговоры. Марсель случайно поймал вопросительный взгляд и улыбнулся на всякий случай, мол, всё нормально, хотя не факт, что от него требовалось именно это.

— А для кого я Амароне купил? — вздохнул Луиджи, заводя мотор. — Ты же понимаешь, завтра уже не будет.

— Думаешь, я сам не выпью? Давайте, напивайтесь и травите байки, а я на метро, — ничего больше не сказав, Рокэ развернулся и быстрым шагом отправился обратно к вокзалу, где, кажется, был один из входов на подземные станции. Марсель пожалел по другой причине — так ему сидеть впереди, а мог бы сзади, в малиннике, так сказать. Хоть какое-то утешение должно быть у него или нет?!

*

Одно дело — ломать голову над неподвижными фотографиями в гордом одиночестве, совсем другое — рассматривать их же в компании людей, готовых рассказать про каждую трещинку на асфальте, попавшую в кадр. Вспоминать оказалось так просто, и теперь все клише про амнезию, используемые в психологических триллерах, снова казались далёкими и до жути смешными — так же не бывает, ну что вы, в самом деле. А может, ему просто море было по колено из-за количества выпитого — Марсель не разбирался, только радовался, что всё так хорошо закончилось.

Через какое-то время он и вовсе забыл о том, что что-то забывал — этакая ловушка разума, сначала заключившая память, а потом отпершая дверь маленьким блестящим ключиком. Может, пробелы в голове и остались, но в одном Марсель точно был уверен: он здесь и сейчас находится в окружении замечательных, а главное — своих людей, своих друзей, которых чёрт знает каким чудом нашёл и теперь ни за что не собирался отпускать. Наверное, они чувствовали то же самое, а может — и нет, но было весело, как никогда. Точнее, как тогда — он же помнил все свои ощущения. Похоже на проявленную старую плёнку, только качественнее в разы.

Одно непонятно — он просто наслаждается моментом или раньше и впрямь никогда такого не было? Ни одного из школьных или институтских приятелей или даже коллег Марселя, с которыми он тесно или не очень общался, нельзя назвать неприятным или скучным человеком — иначе бы они и не разговаривали даже, но… Все эти связи были и интересны, и увлекательны, одна в них особенность — как сказала бы любовница «Ницше», фишка — каждая из них легко заменялась другой. Скажем, позови его в клуб не приятель с дружественной фирмы, а бывший однокашник, вечер бы не изменился: вечер бы прошёл так же хорошо, как всегда.

Оказывается, некоторых людей в своей жизни не заменишь никем другим, как бы ты ни старался.

— …много Брехта, Чехова и Шекспира, — Елена склонила голову к его плечу, сосредоточенно рассматривая вино на донышке бокала. Марсель встрепенулся и постарался восстановить нить разговора, но, кажется, его ответа не требовалось. — Я так жалею, что не застала его в живых. Разумеется, есть постановки и есть актёры, есть даже те, кто готов не менять ни строчки и не переставлять ни единой декорации на сцене, если так сказал великий режиссёр — такие есть в любом театре, но, увы, больше становится и новаторов.

— Все мы по отношению к предкам — новаторы, — ничего умнее придумать не успел, а всё почему, а потому что слушать надо было внимательно.

— Так и есть, но иногда хочется просто посмотреть пьесу… Не такую, конечно, как в древности, когда люди с утра до вечера сидели под палящим солнцем и наблюдали за одними и теми же мужчинами в разных масках, заменяющих выражение лица. Но, знаешь, я иногда такая зануда, — неожиданно сердито воскликнула она, дёрнув плечом. — Хочу, чтоб было, как раньше — и точка! А так нельзя…

— Нельзя, если речь идёт о чём-то более личном, ты же не хотела прожить всю жизнь десятилетней, например. Но насчёт искусства… Пусть творят, что хотят, разумеется…

— Не пусть, — Елена обычная была целеустремлённой, Елена подвыпившая становилась упрямой. Вот бы её это портило, было б всё гораздо проще, но нет… — Ты видел когда-нибудь перформанс?

— Какой именно? С меня хватило статьи о том, где надо ходить мимо голых людей.

— Примерно такой… Но это странно, — она рассмеялась, без стеснения показывая зубы, — не то чтоб я о тебе дурного мнения, но чем тебе не понравились голые люди?

— А я тебе объясню. Люди должны быть голыми в нужное время и в нужном месте, — менторским тоном сказал Марсель, и собеседница и вовсе покатилась со смеху, чего с ней обычно не происходило. — В случае, если эти люди — женщина, им дозволяется случайно оказаться в том месте, которое моя постель. Если эти люди — мужчина, им не дозволяется. Ну или чтоб меня там не было.

— Господи, ну как мы к этому пришли? Я минут сорок рассказывала про Джорджо Стрелера… Извини, я слишком много о своём театре…

— Не извиняйся, ладно? Если б мне не нравилось, я бы с тобой туда не ходил…

Страшно хотелось её обнять, и момент подходящий, но нет. Продолжая сидеть бок о бок с погрузившийся в думы об искусстве подругой, Марсель заново обвёл взглядом помещение. Просторная гостиная в доме Джильди с видом на что-то там (какая-то милая площадь с огоньками, не суть важно — все дороги ведут в Рим), они вдвоём на широком диване с высокой спинкой, где-то в углу негромко играет музыка, а куда подевался хозяин? А, они же у окна… Юлии идёт это платье, если б не приспичило страдать по её сестре…

— Идите сюда, — позвал Луиджи, не очень трезво, но решительно махнув рукой. Хорошенькое дело, раньше он не выносил всех этих телефонных фотосессий у распахнутого окна, а теперь привык. Ну и правильно сделал, надо же не только скорбеть, но и развлекаться, а в идеале — сократить объёмы скорби до минимума.

Пересекая комнату, Марсель едва не врезался в стоящее особняком кресло — одно из многих, их тут целая коллекция, миланская какая-то фирма производства; другими словами — ничего особенного, но в последнее время мелочи оказываются куда влиятельнее лежащих на поверхности крупных вещей.

— Кыш из моего кресла.

— Почему сразу кыш?! — возмутился было Марсель, но Рокэ отступать не собирался — собирался, вероятно, вытащить его отсюда за шкирку. — Оно самое удобное…

— Вот ты и ответил. Так уж повелось, — вещал он уже со своего законного места, поставив бокал на узкий подлокотник и закинув ногу на ногу, — что здесь сижу я, и сижу я здесь всяко дольше, чем ты…

— Марсель, ты идёшь?

— Иду. Уже пришёл, — тьфу ты, снова заглючило. Ладно, пожалуй, с насмешками над психологическими триллерами лучше повременить. Если всё это правда было, значит, и та сцена в Праге — не выдумка, не плод задолбавшегося воображения? Надо будет спросить у Рокэ, что за песня… когда он, разумеется, соизволит явиться…

Olvídame, olvida los momentos pasamos juntos… «Забудь меня». Просто грустная песенка про любовь, спетая на разных языках. «Забудь меня»… Он же не знал, что так будет, верно?

Вид собственного лица на экране напротив сработал отрезвляюще — грех фотографироваться с такой задумчивой рожей, когда все кругом пьяные и сам не лучше. Марсель решил, что грустные песни про любовь — это хорошо, и решительно обнял Елену, притянув её к себе. Не возражала, а кто ж возразит? Селфи — жестокое искусство, хочешь не хочешь, а всех перетрогаешь, пока вы не уместитесь в одном кадре без потери подбородков и ушей.