Страница 7 из 8
Скрипка – инструмент такой же популярный, как петербургское метро, как московское – популярно фортепиано. Скрипачей в оркестре очень много, когда начинает играть первая скрипка, двенадцатая ещё допивает полуденный чай или доигрывает прошлое произведение, так долго катятся звуковые волны. На первую скрипку не надейтесь – ей руку жмёт дирижёр и солисты, сидит она так близко к краю сцены, что вам будет стеснительно смотреть ей в лицо, при условии, что вы сидите на первых семи рядах. Если вы сидите дальше, то я не понимаю, зачем вам читать мои советы, вы явно пришли в зал за чем-то другим, возможно, за музыкой. Если пожимание руки дирижёром ни о чём вам не говорит, то обрисую картину иначе – первая скрипка ещё и солирует, время от времени. То есть, как бы, противопоставляет себя оркестру, отрывается от коллектива, не ждите, что она будет всегда во всём с вами соглашаться. А это – головная боль, потенциальные измены, никакого счастья. Что же касается других скрипок – играют они вообще одно и тоже, и если вы слышите отдельную скрипку в этом легионе, то она, вероятно, не строит. Такую в оркестре долго не продержат. Что же касается контрабасисток, то вы или смеётесь надо мной, или любите девушек, занимающихся тяжёлой атлетикой – я вас понимать отказываюсь, не здоровайтесь со мной за руку, пожалуйста.
С деревянными духовыми всё куда проще и гораздо сложнее. Названий инструментов в этой секции почти никто не знает, но запомните, хотя бы, флейту, гобой и кларнет. За гобой с кларнетом, дорогой мой, не беритесь – они так похожи внешне, что я уверен – спутаете. А как спутаете, так обидите гобоистку! Потому что кларнет хоть кто-то знает, а о гобое знает только пара человек в оркестре, самые близкие родственники и дирижёр, который управляет «Борисом Годуновым» Мусоргского, потому что с его гнусавого дудения там всё и начинается, и дирижёру волей-неволей становится ясно, что это за инструмент в партитуре за словом «oboe». Но это ещё полбеды – если же вы назовёте кларнетистку гобоисткой, то она точно решит, что вы – совершенство от глупости, и никакие цветы вас не спасут. К слову, о цветах – подарить в оркестре их можно очень мало кому. Вот, закончили играть, ну встали, ну гремят смычками. Вы, в пиджачонке, с улыбкой, с красными от хлопышей ладошками, тащите своё тельце к сцене. Весь зал на вас смотрит и качает головами, мол: «Каков прынц!» – ножки ваши потрясываются, букет тяжелеет с каждым шагом. И тут, совершенно внезапно, перед вами сцена, а до вашей дамы сердца ещё метров десять, а то и все одиннадцать! За столько лет просиживания за нотным станом, зрение у вашей красной калинушки осело на несколько диоптрий, и как она вообще поймёт, что вы с букетом именно к ней заявились? Будете кричать имя, толкнёте первую скрипку в ногу, попросите дирижёра передать, заберётесь на сцену? Вы же не варвар! Не тратьтесь на цветы или передавайте через сотрудников зала. Не забудьте приложить записку с очень оригинальным посланием. Не беритесь за стихи только, я уже примерно представляю, что вы там понапишите.
О фаготах, контрафаготах, бас-кларнетах, флейтах-пикколо даже не начинаю, уже вижу первобытный ужас в глазах. Остановимся на флейтистках. Они, обычно, худенькие, симпатичные, играют с выражением полного удивления на лице, и выворачивают нижнюю губу наизнанку. Я бы с ними не связывался – будут целовать – задохнётесь, точно говорю. Они-то и нырять могут без акваланга, а у вас грудь такая впалая, что я даже не пойму, где там и одно лёгкое может поместиться.
Перкуссионистки – это для меня вообще случайные люди оркестра, откуда они взялись, где учились – ума не приложу! Ходят по сцене, пока все стараются и играют, не знают за что взяться. Веет от них то ли непостоянством, то ли заговором. Такие женщины или отравят вас обедом, или переведут все ваши скромные средства на свой счёт и уедут отдыхать на море. А что же валторнистки? Тут всё запутано. Валторна инструмент очень сложный, ошибается валторнист – рыдает весь оркестр, зал, и мёртвый композитор. Наверное, это очень большой талант играть на таком инструменте, но это всё до той поры, пока вы не увидите, сколько слюней (да-да, я знаю, что это конденсат) они сливают из этой трубы. После эдакого зрелища вам сразу расхочется иметь дело с валторнистками, уж поверьте, даже если в них всё прекрасно, кроме обилия слюней в инструменте.
Ну что ж, всё самое важное о походе на выступления я высказал. Если же вы, по каким-то причинам, о которых мне неизвестно, владеете своим домом, готовы обеспечивать свою возлюбленную арфами и прочими инструментами, то я вовсе не понимаю, зачем вам ходить в концертные залы и читать мои рассказы? И, возможно, слушательницы прекрасного пола решат, что я несправедливо оставил их в стороне! Сейчас же исправляюсь – буфет работает до начала выступления и в антракте, коньяк однозначно подают в Московском Академическом Музыкальном Театре, а платья надевайте, какие пожелаете, здесь вам все карты в руки! А музыканты пусть сами за вами бегают. Что касается того, какие произведения и каких композиторов слушать – тут я подсказать ничего не могу – это дело исключительно вкуса.
Треугольник
За сценой конкурса юношеских симфонических оркестров валторнист Пролапсов страстно пытался интересовать Любочку, которую он вытащил из зрительного зала. Делал он это очень интеллигентно. Любочка хохотала странным механическим смехом, но от всего сердца.
– А что это у Вас за кручёная дудочка? – Любочка смеялась.
– Ах, ну просто улиточка, Любочка! Это же валторна, – Пролапсов улыбался.
– А зачем ей такие штучечки? – смеялась Любочка.
– Да это же вентилёчки, вот, подуйте! – улыбался Пролапсов.
Перкуссионист Хренов услышал, как за сценой убивают сиплого слона. "Бедное животное!" – он сочувствующе покачал головой, но потом понял, что это была Любочка и валторна. Будучи интеллигентным юношей, он промолчал. Тем временем, Пролапсов продолжал казановствовать:
– Я сыграю, а Вы на меня глядите, обязательно услышите!
– Ах, ну, конечно-конечно. Я, правда, в музыке понимаю всего немножко.
– Пустяк, тут даже и жертва лапы медведя поймёт, – "Ай как пошутил-то, ай да я!" – подумал про себя Пролапсов.
Оркестр уже занял свои места, первая скрипка оглядела сцену, фортепиано дало ноту "Ля". Пролапсов не слышал. Оркестр подстраивался и проверял инструменты. Перкуссионист Хренов отошёл от литавр и заглянул за сцену:
– Пролапсов, твою мать! Быстро на сцену! – интеллигентно и шёпотом проорал он.
Пролапсов махнул рукой. За углом показался дирижёр. Любочка решила вернуться в зал, чтобы не портить обстановки в оркестре, а перкуссионист Хренов схватил валторниста Пролапсова за шиворот и поволок его за собой.
Оркестр закончил подстраиваться. Пролапсов, наконец-то, сел за пульт. Красный и довольный от жара своих мыслей, он глазами искал Любочку в зрительном зале.
Начали. Оркестр играл, как никогда, слаженно. Дирижёр улыбался и жестикулировал опасно рьяно для своих лет. О, юные сердца, которым предстоит покорять Олимп музыки, как молоды, но как хороши вы в своём деле! Хороши ровно до того момента, когда Пролапсову надо было вступить и сыграть всего лишь одну долгую ноту.
Он ошибся. Ошибся на полтона. Если вам плевать на музыку: ошибка на полтона – это ровно столько, сколько требуется для того, чтобы оркестр возненавидел своего валторниста.
Пролапсов начал менять свой цвет на белый. Дирижёр всё ещё улыбался и махал руками, будто мельница, но теперь уже просто для виду.
После концерта Пролапсов встретил красивую Любочку:
– Ну и бездырь же Вы, Пролапсов! – она повернулась к перкуссионисту, – А Вы, какая прелесть! Так чудесно играли на треугольнике!
– Благодарю, мадам! – довольно сказал Хренов и ушёл, потому что он был человеком высших материй.
«Перкуссионист чёртов!» – подумал валторнист и остался один. А ближе к ночи весь оркестр очень интеллигентно избил его ногами.