Страница 23 из 41
Гражданская война в Испании 1936–1939 гг., как оказалось, технически не соответствовала этому описанию, потому, что стороны, заинтересованные или участвующие в ней – открытые и тайные интервенты, нейтральные и так называемые нейтральные страны, сочувствующие мятежникам или, наоборот, их противникам, – проявили необычайную изобретательность в своем стремлении не создавать прецедент, когда это им было не нужно. Тем не менее эта война была одной из трех представившихся до 1939 г. возможностей оценить, действительно ли фашистское и коммунистическое влияние на войну приведет к действиям, чем-то отличающимся от тех, к которым в любом случае прибегли бы современные индустриальные государства. На этот интересный вопрос не так легко ответить – менее всего в этом трагическом случае с Испанией, где устоявшиеся обычаи гражданской войны все равно были варварскими и где отборные марокканские войска повстанцев продолжали делать в Испании то, что они привыкли делать в Северной Африке. Возможно, императивы классовой войны, с одной стороны, и воинствующего антикоммунизма – с другой, действительно в дальнейшем уменьшили вероятность попасть в плен живым и усугубили тяжелое положение тех, кто тем не менее оказался военнопленным. Скорее всего, эти императивы легко соединялись с тоталитарными тенденциями по обе стороны перемещающегося фронта с целью усилить степень контроля над гражданским населением, зачастую неотличимого от правления методом террора.
«Террор» систематически применялся в те годы как коммунистами, так и фашистами, но необходимо в данном контексте отметить, что применяли они его не одинаково и что фашизм специализировался на применении террора в войне. Хотя начало тому, что во время Второй мировой войны получит достаточно легкомысленное название «стратегических бомбардировок» (terror bombing), было положено обеими воюющими сторонами во время Первой мировой войны, представляется бесспорным, что именно фашизм несет особую ответственность за взращивание этой практики в годы, предшествующие 1939 г. Вызывать страх и вселять ужас путем показательного и эффектного разрушения всего, что можно разрушить, – все это доставляло огромное удовольствие фашиствующему мышлению. Мой вывод состоит в том, что Герника, Мадрид и Барселона, а также (на другом конце света, где умами многих милитаристов владела идеология, близкая к европейскому фашизму) Нанкин не подверглись бы таким разрушительным бомбежкам, если бы фашизм не приложил к этому руку. Британцу хотелось бы думать, что только фашизм мог столь изобретательно использовать жидкий горчичный газ против полуголых племен в Абиссинии, но существует множество доказательств того, что некоторые британские проимперски настроенные головы привлекла идея совершить нечто подобное с беспокойными афганцами и сомалийцами[49].
Фашистские новшества с особой яркостью знаменовали поворот к худшему в методах ведения войны в период между 1919 и 1939 г. И, судя по всему, поворотов к лучшему не наблюдалось. Все потенциальные воюющие стороны, по мере того как перспектива грядущей войны становилась все более очевидной, готовились к худшему: переносить то, что представлялось неизбежным и, если хватит силы проявить инициативу, причинить как можно больше вреда противнику. Не было недостатка в заверениях со стороны основных военных держав в наилучших намерениях в том, что касается соблюдения законности. Однако все эти заверения были предназначены главным образом для того, чтобы служить политическим и пропагандистским задачам. Они сосуществовали в головах по крайней мере некоторых влиятельных персон, как гражданских, так и военных, с готовностью делать все что угодно, если это можно делать безнаказанно, и с вполне предсказуемыми arrières-pensèes[50] о том, что в конечном счете основным принципом является взаимность – т. е. что можно использовать аргумент о необходимости и об ответных мерах в качестве предлога, чтобы оправдать почти любые эксцессы, – и что, как бы то ни было, в безвыходной ситуации дозволено все.
Война 1939–1945 гг
Вторая мировая война, если рассматривать ее как эпизод в истории права войны, проходила в точности по тому образцу, который установился в прежние века. Основные принципы ограничения и избирательности во имя человечности неплохо соблюдались, когда у людей имелись на то воля и пространство возможностей. Соблюдение ужималось до нуля, когда воли и пространства не хватало.
Под «пространством» я подразумеваю не более чем отсутствие чрезвычайных затруднений и стимулов (психологических, технических или связанных с обстоятельствами) к тому, чтобы обойти или нарушить эти принципы ради того, чтобы добиться победы или избежать поражения. Пространство в этом смысле в избытке имелось во время «войны в пустыне» 1940–1942 гг., незначительной по масштабу, но стратегически очень важной. Военачальники стран Оси на таком удалении от родины и в такой обстановке были вполне свободны от вмешательства идеологии, а их начальник Роммель по своему складу был далек от типичного наци и пользовался репутацией человека, исключительно приверженного старомодным профессиональным добродетелям чести и рыцарства. Там не применялись вызывающие ужас новые виды оружия и методы ведения войны, которые могли бы осложнить ситуацию, а самое традиционное из всех привходящих осложнений – гражданское население – блистательно отсутствовало.
На противоположном полюсе находилась война в европейской части СССР и война с Японией в Тихом океане. В первом случае ситуация характеризовалась колоссальным гражданским населением и русским климатом; технологическое развитие безостановочно производило постоянно совершенствующиеся новые методы массового убийства; идеология правила бал и злобно требовала своего; ни одна из сторон не видела смысла в следовании принципу взаимности. В общем случае степень свободы, предоставляемая Исполнительному комитету Красного Креста для того, чтобы он мог выполнять Женевские конвенции и даже в случае необходимости по собственной инициативе выходить за их рамки, может служить неплохим тестом на относительное соблюдение приличий сторонами в вооруженном конфликте. В данном же случае он оказался практически исключенным из конфликта и был бессилен что-либо сделать. Война между японцами и «белыми» империями была по несколько иным причинам почти столь же ужасной, и Красный Крест точно так же был лишен всякой возможности действовать. Радикально новые виды вооружения и методы ведения войны к 1945 г. сделали возможными такие разрушительные бомбежки городов, каких Европа никогда ранее не видела. Гражданское население опять было безнадежно втянуто в войну, и для него все кончалось не совсем уж плохо лишь в той мере, в какой не проводилась политика намеренного его истребления. Идеология в форме японской военной этики запрещала сдаваться и призывала всецело презирать сдававшихся врагов, усиливалась дегуманизацией и взаимным оскорбительным отношением с обеих сторон.
Война между европейскими странами Оси и Объединенными Нациями (как они стали называть себя в 1942 г.), главным образом в Западной Европе и прилежащих к европейскому континенту морях и океанах, особенно ярко проиллюстрировала закон сохранения сильных сторон войны при усилении ее слабых сторон: ее неизбежную уязвимость перед темными страстями и вожделениями комбатантов, распаленных войной во всей ее тотальности и абсолютности. Религиозная, культурная и (в меньшей степени) расовая близость делала возможным сохранение некоторых остатков благородства и обычных человеческих чувств. Запрет боевого применения химического оружия не нарушался, хотя, следует признать, больше из трезвого расчета последствий, чем ради соблюдения принципа. Эмблема Красного Креста и белый флаг сохраняли некоторый авторитет. Несмотря на то что какая-то неизвестная и по сути не поддающаяся вычислению часть людей, готовых сдаться в плен, была убита, военнопленных было много, и с ними обращались в целом не так уж плохо. ИККК сумел многое сделать в рамках Женевских конвенций, система держав-покровительниц продолжала в определенной степени существовать. Нейтральные страны, расположенные в непосредственной близости от зон военных действий, облегчали оказание гуманитарной помощи пострадавшим настолько, насколько это позволяли воюющие стороны. Однако позволялось немногое: главенствующим в их соображениях было недоверие к врагу и беспощадное желание усиливать на него давление – и это давление было скорее чрезмерным, чем недостаточным. Гражданское население в оккупированных странах и в странах, на территории которых происходили боевые действия, становилось жертвой войны не в меньшей степени, чем во вражеских. Будучи международной и соответственно подпадающей под действие международного права, война во многих местах представляла собой также гражданский конфликт, технически выходящий за рамки этого права, и обычные ужасы такого конфликта усиливались odium ideologicum[51]. Гестапо и тому подобные организации, с одной стороны, и НКВД с компанией – с другой, вносили свою долю невообразимых ужасов (невообразимых, впрочем, лишь поначалу: многие государства быстро становились адептами этих дьявольских наук).
49
См.: Edward M. Spiers, Chemical Warfare (London, 1986), 37; David Omissi, Air Power and Colonial Control: The Royal Air Force 1919–1030 (Manchester, 1990).
50
Задние мысли (фр.). – Прим. перев.
51
Идеологической ненавистью (лат.). – Прим. перев.