Пулеметчики

А в кузове, мать честная!!! Открытые ящики с запалами от гранат и мины лежат. Если бы хоть одна пуля или осколок попали в машину, от нас бы пыли не осталось. Было такое ощущение, что все немцы бомбят и стреляют только по нашей машине. Отъехали от переправы на полкилометра, спрыгнули… Друг мой пошутил, что я даже не поседел – как был рыжим, так и остался… А перед нами заслон, всех назад гонят… Хорошо хоть, что мы с оружием были, а кто винтовки бросил, тех в сторону отводили. Раненых сразу проверяли, искали «самострелов». Наспех сколотили из нас сводный отряд и бросили окапываться возле реки.

К вечеру дали приказ на отход на станцию Лиски. Пока дошли до нее, нас еще три раза пробомбили, и наш отряд половину людей потерял. А навстречу немцам шли сотни танков. Все сразу повеселели, мол, не сорок первый год, танкисты немца точно остановят… Только через месяц фашист уже в Сталинграде был… От железнодорожного узла Лиски доехали до станции, которую мы прозвали «Хреновая», там нас снова сортировали и распределяли, и я попал в Борисоглебск, а оттуда в город Солнечногорск на формирование 7-го механизированного корпуса. На этом мой «роман» с авиацией закончился, так как никто нас по прежним частям не возвращал.

– Как происходило формирование 7-го мехкорпуса? Как вы попали на фронт?

Что происходило на уровне бригад, мне неведомо, помню только, что в бригаде было нас примерно 3 тысячи солдат. Узнали, что я оружейник, и назначили командиром взвода крупнокалиберных пулеметов в пулеметную роту 16-й механизированной бригады. Получил звание – старшина. Каждый пулемет весил 180 кг, только станок со стволом 132 кг. А еще щиток, наплечники и т. д.

Скорострельность – 600 выстрелов в минуту, дальность стрельбы где-то 2500 метров, стреляли бронебойно-зажигательным патроном Б-32, каждая пуля весила почти 50 грамм, как у ПТР. Ленты были металлические, по 25–50 патронов в каждой. Ленту надо было поддерживать при подаче, иначе патрон шел с перекосом. На стволе стоял кольцевой визир, можно было стрелять по самолетам, БТРам, пехоте. Даже боковую броню танка наш патрон прожигал, а траки гусениц перебивал начисто. Ставили пулеметы в открытые кузова машин ЗИС. Потом уже, в 1943 году, мы получили американские «Студебеккеры». В моем взводе было 4 расчета, всего 22 человека вместе с водителями. Ротой нашей командовал старший лейтенант Лысенко. Подготовили нас хорошо, ведь боеприпасов для тренировок было достаточно. Корпус числился в резерве Ставки, год мы просидели в лесах, ожидая приказа отправиться на фронт. У меня близкий друг служил в разведвзводе бригады, Володя Афанасьев, так я все время ходил к начальству и просил перевестись в разведку, а мне отвечают, что, если совершу что-нибудь геройское, тогда и подумают о переводе. Каждый раз новые слухи, то на Донской фронт наш 7-й мехкорпус кидают, то на Курскую дугу. Все бойцы оголодали, год нас силосом кормили, три раза в день по черпаку капусты да хлеба в сутки 600 грамм. Вот весь паек. Все страдали кровавым поносом. Только в августе 1943 года корпус ушел на фронт. Отправили нас на Украину, сначала под Полтаву, потом в район города Кременчуг. Корпус ушел в прорыв и оторвался от наших передовых частей на 60 километров. Последовал немецкий ответный удар, и покатились мы назад.

Что творилось, даже рассказывать не хочется… Танки нашей бригады назад отходят, свои же грузовики с дороги сбрасывают, своих же раненых в суматохе давят. Стоим в селе, беру троих солдат и говорю расчетам, чтобы нас ждали, а мы пойдем разведаем. Прошли метров двести по селу. А из-за поворота выходят немецкие автоматчики. Кинул я в них три гранаты, ребята из автоматов стреляют, отходим к машинам, а их уже след простыл. Бросили нас товарищи…

Ну, делать нечего, тут и мы побежали. Смотрю, лежит раненый лейтенант из мотострелкового батальона. Он был кадровый, к нам прибыл с Дальнего Востока, солдаты его не любили за постоянные мелочные придирки. Говорю: «Бойцы, надо спасать офицера, он же коммунист, его же немцы в расход пустят…»

Сержант мне отвечает: «Я эту паскуду на себе не понесу, давай его добьем, иначе не выберемся…» Я его «беру на горло», приказываю, матом крою, кричу, что у офицера дети малые дома и не нам их сиротить. А мне мой солдат говорит: «Ты, старшина, о наших детях подумай…» Опять нам повезло, через 500 метров нарвались на грузовик ЗИС с нашей бригады. Водитель бедный стоит с винтовкой и спрашивает: «Где наши?» Не рискует в одиночку ехать, там же не разберешь в этой «каше», где немцы, а где свои. Проехали несколько километров, да машина в воронке застряла. Дальше драпали пешим ходом. Но донесли мы этого лейтенанта живым до своих. Пробились, видим – по полю несколько сот наших солдат отходят, но, скажем так, организованно и солидно, отстреливаясь. Немцы из орудий стреляют, техника наша горит. Дошли до своих, а там стоит генерал со свитой полковников, в руках пистолеты, орут. Думаю, сейчас шлепнут под горячую руку.

Подошел, докладываю: «Старшина Гершман вышел с тремя бойцами». Генерал обложил меня в три этажа, на этом все обошлось. Положили всех в цепь, а в километре от нас немецкие танки. Размазали бы нас в чистом поле гусеницами, но спас не Бог, а танковый полк, приданный корпусу. Незабываемая картина. На головном танке, рядом с люком водителя, стоит командир полка и показывает экипажам направление движения и куда вести огонь. Рядом с танком снаряды рвутся, а его не задело даже, хоть в атаку пошел, как смертник, не прикрываясь броней. Остановили они немцев в лобовой атаке, нас заменили, а потом началась «раздача». Комбрига, полковника Железняка, сняли с должности, а несколько офицеров упекли в штрафбат за оставление позиций без приказа. Потом нашел свой взвод, стоят хмурые солдаты возле машин, молчат и глаза отводят… Всем жить охота…

– Как вы попали в разведку?

В начале сентября 1943 года немцы бомбили район дислокации бригады. Наши пулеметы стояли у штаба. От взрыва на одной из машин пулемет перевернуло.

Подбежал к ней, командую бойцам: «Романцов, Чикурашвили, ко мне!» А штабные руками машут, кричат: «Не стрелять, из-за вас немцы штаб накроют». Подняли втроем пулемет, поставили на место, и я начал бить по самолетам. «Юнкерс» на меня пикирует, стреляет. Вот, думаю, смерть моя пришла, но я его опередил, видимо, попал в летчика. Самолет «свечку» сделал и рухнул на землю. Кругом раздалось: «Ура!!!» Представили меня за сбитый немецкий самолет к ордену Отечественной войны 2-й степени, согласно статуту ордена. Первый орден в бригаде. Ну а я опять завел свою «шарманку», мол, в разведку обещали отпустить. Махнули они рукой, а я перешел в разведвзвод к другу своему Володе. Евреев в разведку брали охотно, во-первых, знание немецкого языка (поскольку немецкий и идиш весьма схожи), во-вторых, знали, что к немцам еврей не перебежит и в плен не сдастся. Публика у нас подобралась своеобразная. Был солдат по фамилии Байбуш, с довоенной профессией – конокрад. Был уголовник Перфильев, отсидел до войны в общей сложности 10 лет, все нам про Колыму рассказывал. Командовал разведкой лейтенант Владимиров. Ребята в подавляющем большинстве были комсомольцы и патриоты, люди отчаянной смелости. В разведку все шли сознательно, прекрасно понимая, что век разведчика короток и смерть или тяжелое ранение ждут нас всех впереди. Гоняли нас к немцам чуть ли не через каждые три дня. Начинают в штабе обещать – если возьмете немецкого офицера, всех к ордену Боевого Красного Знамени представим.

Разок бы сами за линию фронта сходили, посмотрели бы, как германские офицеры толпой стоят и русскую разведку дожидаются, мечтая побыстрей в плен попасть…

Разведпоиски готовили основательно, саперы, группа прикрытия и захвата, все, как положено. Успел я сделать 15 выходов, все время в группе захвата. Взяли мы 10 «языков», но все захваченные немцы были рядовые или унтер-офицеры.

А вообще, даже после того, как прошло с тех пор 62 года, трудно рассказывать о том, как часовых ножом снимал или о четырех рукопашных схватках в немецких траншеях за время моей службы в разведке. Это запредельное озверение и жестокость… Не хочу об этом вспоминать.