Страница 13 из 20
Весной 1928 г. Гуннар Мюрдаль прочитал в Стокгольмском университете ряд важных лекций о влиянии политики на развитие классической политэкономии. Позднее они были переработаны и опубликованы в 1929 г. под названием «Политический элемент в развитии экономичской теории»[109]. Эта книга оказала мощное воздействие на новое поколение шведских экономистов, заканчивавших тогда университет. Попытка Мюрдаля увидеть политическое содержание и заблуждения, стоявшие за классической либеральной экономической доктриной, пошатнула сложившиеся догмы и открыла путь к новым экономическим теориям и политическим экспериментам. Трудно переоценить влияние, оказанное этой книгой на все его последующие труды, в том числе на «Kris i befolkningsfrågan»[110].
То, что началось как лобовая атака на экономические догмы «старшего поколения» экономистов – от Мальтуса, Рикардо и Милля до Маршалла, Касселя и Кнута Викселля, – постепенно переросло в попытку понять экономические учения как согласованный, растущий корпус теорий, тесно связанный со всей совокупностью современных идей и устремлений. Мюрдаль предостерегал, что большинство современных экономических доктрин не следует воспринимать как плод науки, потому что эти теории сложились в те дни, когда частью экономической мысли еще были телеологическая перспектива и «нормативные задачи». Он постулировал, что политическое умозрение, с пронизывавшее теории экономистов классической школы, с самого начала кристаллизовалось вокруг трех главных центров – вокруг идей ценности, свободы и общественного хозяйства: «Три эти идеи в тех или иных комбинациях дали экономическим учениям их политическое содержание».
В последующих главах Мюрдаль препарировал теории классической политэкономии и продемонстрировал скрытые ценностные предпосылки, социальные допущения и отсутствие научной объективности и логической последовательности. Он критиковал мнения экономистов не в качестве их личных политических убеждений, а только в меру их притязаний на научность. В последней главе он обсуждает вопрос о том, как экономическая теория вновь может стать полезной, не превращаясь при этом в теорию объективной политики. По сути дела, он воскресил концепцию «политической экономии», наметив ее связь с «современной, психологически ориентированной социологией».
Мюрдаль доказывал, что экономисты не должны маскировать нормативные принципы, представляя их в качестве «концепций». Все определения являются инструментами для анализа реальности; все они «инструментальны» и сами по себе не имеют обоснования. Он утверждал, что экономисты должны четко определять свои понятия и использовать их логически корректным образом: «В экономической науке вечная игра в прятки состоит в том, что нормы выдаются за понятия. В силу этого настоятельно необходимо искоренить не только явно сформулированные принципы, но, прежде всего, все оценки, молчаливо предполагаемые базовыми понятиями»[111].
Мюрдаль отметил, что большинство вопросов экономической политики пронизано конфликтом интересов, чем пренебрегали экономисты классической школы, верившие в социальную гармонию. Такого рода конфликты не следует маскировать разговорами об априорных принципах, злоупотребляя при этом научным методом, чтобы их утаить или замаскировать. Он утверждал, что одна из главных задач прикладной экономической науки – анализ и препарирование «сложного взаимодействия интересов», например, в таких вопросах, как цены. Опираясь на свою, идущую от традиции Просвещения веру в будущее, автор обращается к политической борьбе и к институциональному устройству – к «правовому порядку и обычаям, привычкам и договоренностям, которые этот правовой порядок санкционирует или просто терпит», – в рамках которого и происходит эта борьба. Он обнаружил, что возможности выявления экономических интересов серьезно возрастают, если принять возможность институциональных изменений: «Все институциональные факторы, определяющие структуру рынка, вообще говоря, вся система экономики, включая налоговое и социальное законодательство, могут быть изменены, если те, кто заинтересован в изменениях, обладают достаточной политической силой». Он доказывал, что исследование экономических интересов требует трактовать институциональные конструкции как переменные, а потому следует изучить вопрос о том, в какой мере группы были достаточно могущественны, чтобы осуществить эти изменения, и проследить последствия возможных изменений по всей системе цен. Говоря проще, социальная жизнь есть лишенный логики результат решений, принимаемых людьми, и мы в любой момент можем решить, сохранять ее или изменить[112].
Проблема изолирования интересов выходит за пределы чистой экономической науки. Человеком движут не только экономические интересы. «Людей привлекают еще и социальные цели, – настаивал Мюрдаль. – Они верят в идеалы и хотят, чтобы общество им соответствовало». Он пришел к выводу, что «технология экономической науки» должна строиться не на экономических интересах, а на социальных установках. Анализ установок стал проблемой социальной психологии, а «поскольку нас интересуют социальные группы, это проблема социальной психологии характера групп. Технология экономической науки – это отрасль современной, психологически ориентированной социологии»[113].
Мюрдаль сомневался, что эта активная новая социология в ближайшем будущем сможет дать твердое основание для «технологии экономической науки». А пока что он предложил две нормы, гарантирующие, что экономическая наука не превратится в метафизику: 1) ценностные предпосылки следует всегда формулировать явным образом, конкретно и соотносить с действительными ценностными суждениями социальных групп; 2) формулируя значимые экономические установки, следует всегда уделять внимание отмеченным выше проблемам социальной психологии. Он приходит к выводу: «Только если экономисты будут скромны в своих притязаниях и откажутся от всех претензий на постулирование всеобщих законов и норм, они смогут эффективно продвигаться к своим практическим целям, а именно сохранять рациональность политических аргументов… базируя их на возможно полном и правильном знании фактов»[114].
В первоначальном виде в лекциях, которые легли в основу книги Мюрдаля «Vetenskap och politik», содержалась критика теории «оптимальной численности населения»[115]. Шестая глава книги должна была носить название «Befolkningsfrågan» («Вопрос народонаселения»)[116], и в первом черновом наброске обсуждение вопроса о численности населения занимало целую главу[117]. Но в конце концов он выкинул эту главу из книги, а все обсуждение вопроса об оптимуме населения свелось к нескольким коротким высказываниям и примечаниям. Позднее он объяснил ситуацию Эрнсту Вигфорсу: «Я начал книгу с критики теорий народонаселения, но когда дошел до камня преткновения, решил, что учение о народонаселении развито в экономической теории настолько плохо, что в серьезной книге нельзя выделять на это целую главу»[118].
Этот первый набросок «утраченной главы» «Vetenskap och politik» представляет первоначальный подход Мюрдаля к теории народонаселения. Здесь он утверждает, что отправной точкой теории «оптимального населения» было «den liberala önskemaximum»[119], т. е. наибольшее возможное счастье для наибольшего возможного числа [людей][120]. Он отметил, что утилитаристский подход Джона Стюарта Милля в интерпретации Сиджвика и Эджуорта постулирует формулу оптимальной численности населения, которая соотносит численность людей и показатель их среднего счастья. Мюрдаль отверг эти теории оптимума населения как нерелевантные. Он утверждал, что строго математические и экономические формулы не годятся для точного измерения счастья людей: «Только представьте себе, насколько проницательным должен быть теоретик, который сможет подсчитать оптимальную численность населения, т. е. учесть внутреннее чувство счастья и принять во внимание тягу к одиночеству, радость от рождения детей, нежелание женщин рожать, моральные и личные решения об использовании противозачаточных мер»[121].
109
Gu
110
Интервью с Ричардом Стернером, Стокгольм, 29 июня 1977 г.; “Förord till den nya svenska upplagan, 1972,” in Gu
111
Gu
112
Ibid., pp. 193–199.
113
Ibid., pp. 199–204.
114
Ibid., pp. 204–206. В 1933 г. Мюрдаль разъяснил это так: «Das Paradox liegt darin, dass die praktische Nationalökonomie nur dadurch Objektivität gewi
115
Представленный Мюрдалем в университет учебный план на весну 1928 г. содержал следующий пункт: «Maj 10 – kritik av teorin om befolkningsoptimum» («10 мая – критика теории оптимума народонаселения»). См.: “Dagbok för Stockholms Högskola,” GMA 4.1.4. В письмах Мюрдаля начала 1928 г. также нашел отражение его интерес к вопросу об «оптимальной численности населения». См. письмо Гуннар Мюрдаль Хольгеру Коеду, 6 февраля 1928, GMAL.
116
С подзаголовком это выглядело так: «Шестая глава: Вопрос народонаселения. Критика представлений об оптимальном населении» («Sjätte kapitel: Befolkningsfrågan. Kritik föreställningarna om ett befolkningsoptimum»). In GMA 4.1.2.
117
Этот первый черновик «Vetenskap och politik» хранится в GMA 4.1.3. Обсуждение вопроса об «оптимуме населения» находится на с. 30–37, причем среди пронумерованных страниц вложено несколько написанных от руки непронумерованных.
118
Гуннар Мюрдаль Эрнсту Вигфорссу, 10 мая 1931, GMAL. Комментарии, вошедшие в опубликованный текст, см. в: «Vetenskap och politik» [1972], pp. 70–71. * Либеральный максимум удовлетворения желаний (швед.). – Прим. ред. ** Формула И. Бентама: Бентам И. Основные начала гражданского кодекса // Избранные сочинения Иеремии Бентама. СПб.: Русская книжная торговля, 1867. С. 321. – Прим. ред.
119
Либеральный максимум удовлетворения желаний (швед.). – Прим. ред.
120
Формула И. Бентама: Бентам И. Основные начала гражданского кодекса // Избранные сочинения Иеремии Бентама. СПб.: Русская книжная торговля, 1867. С. 321. – Прим. ред.
121
GMA 4.1.3., p. 32. См. также фрагмент из переработанного варианта главы о населении: “Förarbeten till «Vetenskap och politik» i nationalekonomi,” GMA 4.1.5. (11).