Джентльмен-капитан (ЛП)

Я хотел верить этому спокойному и убедительному человеку. Хотел доверять ему. Но молчаливая армия выглядела зловеще и неуместно. И ещё я вспомнил, каким спокойным и убедительным показался Люцифер Еве, когда явился к ней в образе змея в Эдеме.

Мы подошли к началу второй шеренги. Гленраннох поправил пику в руках одного солдата и обсудил с другим состояние его фермы. Когда мы двинулись дальше, он снова повернулся ко мне.

— Я немало повидал на войне, Мэтью Квинтон. Я видел ужасы, что вывернут нутро любому человеку. Я стал свидетелем осады Магдебурга, и сам был в ответе за зверства, почти столь же жестокие. — Он посмотрел вдаль за холмами на востоке, будто пытаясь различить пропитанные кровью могилы Германии. Спокойным, почти робким голосом он продолжил: — Я поклялся, что не поведу больше ни одной армии и не стану приказывать молодым парням идти на смерть в бессмысленных войнах, развязанных идиотами. Но судьба велит мне пройти последним маршем и биться в последней схватке.

Мы достигли конца второй шеренги и повернули, чтобы пройти вдоль третьей. Теперь я знал или думал, что знал, против какого врага будет сражаться Гленраннох. Но если мне предстояло довериться этому человеку, я должен был, наконец, узнать ответ на вопрос, мучивший меня с первой нашей встречи в башне Раннох.

— Как вышло, генерал, что вы знакомы с моей матерью?

Он остановился пожурить очередного солдата в строю. И лишь затем повернул лицо со шрамом ко мне.

— С вашей матерью и с её матерью, а также с вашим отцом и с его родителями. Я всех их знал. То была другая эра, Мэтью. Лучшая эра. Знаю, мы, старики, склонны говорить подобное. Но, возможно, не многие молодые люди смогут оспорить это после всех этих лет войны и смерти. — Он слабо улыбнулся. — И вы будете удивлены, с кем ещё из вашей семьи я вожу знакомство.

Мы шли, и Гленраннох начал рассказывать о себе, а я слушал одновременно с тревогой и предвкушением. Он прибыл в Англию, вспоминал генерал, зимой двадцать четвёртого года, ему было тогда столько же лет, сколько мне теперь. Фракция при дворе искала нового фаворита, чтобы вытеснить великую любовь короля, и юному Колину Кэмпбеллу выпало сыграть эту роль.

— И хотя я был достаточно пригож в те дни, как свойственно большинству молодых шотландцев, прежде чем виски возьмётся за них всерьёз, старый король Яков предпочитал другую породу. Длинноногих, в первую очередь. Как рост и внешность меняют историю, Мэтью!

«Портрет в зале башни Раннох, — вспомнил я, — красивый молодой придворный, с яркой, не омрачённой шрамами внешностью. Юный Колин Кэмпбелл собственной персоной».

— Мой соперник остался не превзойдён, хотя он вскоре стал мне хорошим другом. Он вышел и ростом, и ногами — Джорди Вильерс, герцог Бекингем.

Что–то шевельнулось в моей памяти. «Вспомните о его милости…» — гласила загадочная записка, найденная у мёртвого Харкера. Вивиан был убеждён, что в ней шла речь о герцоге Бекингеме, который был предательски убит в таверне Портсмута, и что записка служила предостережением. Предостережением, которое Харкер проигнорировал и которое привело к фатальным последствиям. Или было что–то ещё? Могла ли существовать связь между смертями Харкера и Бекингема? Они когда–то знали друг друга — как и Гленранноха… Я нетерпеливо оттолкнул эту мысль. Не время и не место размышлять о бредовых идеях Вивиана и о давно забытых смертях. Грозили куда более свежие смерти, и моя в том числе.

Генералу неизвестны были мои мысли, и он продолжал рассказывать о своей юности. Молодой Колин Кэмпбелл остался при английском дворе, сказал он, даже после смерти старого короля. Бекингем, одновременно фаворит короля, главный министр и лорд–адмирал, распознал в друге способности к военному делу, о чьем существовании тот никогда не подозревал, и нашёл в нём полезного адъютанта в планируемых им кампаниях против Франции и Испании. Так Кэмпбелл и познакомился с моим дедом — для военных в те дни он был почти полубогом, наряду со всеми, кто вместе с Дрейком бился против Армады. Я с горячностью попросил его рассказать что–нибудь о великом старом графе. Он улыбнулся в ответ и сказал, что помнит большого сластолюбивого мужчину, всегда готового посмеяться над помпезностью двора.

Гленраннох свёл знакомство и с моим отцом. Они были ровесниками. Отец тогда собирался участвовать в своём первом походе с катастрофической экспедицией на Кадис. Он был славным человеком, сказал Гленраннох: твёрдым и надёжным, не таким сумасбродным во всех своих начинаниях, как дед, — человеком, предпочитавшим шпаге книгу и сонет.

А моя мать? — спросил я тогда. Да, ответил генерал, его и впрямь представили женщине, захватившей сердце моего отца: леди Энн Лонгхерст, одной из множества дочерей вдовствующей леди Торнавон. Я попросил описать, какой она была в те дни, но Гленраннох сказал лишь, что она служила образцом совершенства при дворе, сочетая в себе ум и красоту, приводившие в восторг любого мужчину, если у него текла в жилах хоть капля крови.

— Ваш отец отсутствовал несколько месяцев. Кроме него у меня мало было друзей в Уайтхолле, за сотни миль отсюда, от моего дома. Ваша матушка была… она была добра. Полна сочувствия. Не поймите меня превратно, Мэтью, — осторожно произнёс он. — Ничего, противного заповедям, между нами не произошло. Но если в судный день, когда отзвучит последняя труба, и мёртвые поднимутся лицом на восток… — Он умолк, закрыв глаза. — Если в этот день архангелы попросят меня назвать одного человека на земле, кому принадлежат моё доверие и моя любовь, я назову имя вашей матери.

Потом всё изменилось, сказал он. Мой отец вернулся с войны и женился на моей матери. Но та короткая и безнадёжная кампания, фиаско в Кадисе, изменила тогдашнего лорда Колдекота, моего отца. Он вдоволь насмотрелся, как хорошие люди гибнут, а дуралеи в правительстве требуют продолжения войны, потому дал обет никогда больше не брать в руки оружия. Матушка, уже тогда верившая, что те, кто сражается и умирает за короля, навеки возносятся во славе, находила эти новые взгляды странными и отталкивающими, и на время, по словам Гленранноха, между ними даже возникло отчуждение.

Между тем, новый король, Карл Стюарт, бывший лишь немногим старше моего отца и Гленранноха, тоже женился — на французской принцессе Генриетте Марии. В те дни их союз был таким же холодным и ненадёжным: Карл всё ещё пылал излишним восторгом — а может, и не только — к последнему фавориту своего отца и собственному лучшему другу, герцогу Бекингему.

— Человеку свойственно ошибаться, Мэтью Квинтон, и я ошибся сильнее других. Молодая королева была напугана и одинока в чужой стране. Я хорошо знал это чувство. На время мы стали с ней близки. Но при дворе невозможно сохранить что–либо в секрете. Всюду есть глаза и уши, а также рты, неспособные оставаться закрытыми, и вскоре королю поведали о нашей дружбе. Мне запретили появляться при дворе. Многие вступились за меня, ваши дед и мать среди первых: их слово много значило для короля в те дни. Но бесполезно. — Он, наконец, повернулся ко мне. — Вся Европа воевала, Мэтью. У меня были рекомендации Бекингема, позволявшие получить должность в любой армии на выбор, а за время работы с ним я понял, что одарён в военном деле. Следующей весной я уже был новоиспечённым капитаном в Рейнланде, и моё будущее было предрешено. Вскоре Бекингем пал от ножа убийцы, и я подчинялся теперь только голландцам и немцам, платившим, чтобы я убивал для них. Я не встречался с вашей матерью с тех давних времён. Я часто думаю, что если бы судьба повернулась иначе, я легко мог бы оказаться…

На этих словах генерал умолк. Когда мы направились обратно к лошадям и ожидающим нас всадникам, он не произнес больше ни слова. Леблан развалился в седле с видом невыразимой скуки. Шимич, хорват–гигант, слушал доклад горца, сидящего верхом на гарроне. Мы почти дошли до них, когда Гленраннох повернулся ко мне. Его глаза, всегда холодные и невозмутимые, вдруг засияли жизнью и эмоциями.

— Мэтью, — сказал он, и в его голосе слышалась мольба, — ради всего, что связывало меня с теми, кого вы любите, и кто любил вас, я снова прошу, доверьтесь мне. Я вам не враг.