Шаг вперед

Мгновение дезориентации и вот я стою/вишу/парю рядом с собой, лежащим на кушетке. В лифте, спускающемся сквозь метры железобетона куда-то вниз.

И нахожусь в состоянии крайнего шока, пытаясь осознать, что со мной произошло, так как память вернулась мгновенно и в полном объеме. Этот грёбаный капитан выжег мне мозги! Просто и незамысловато, использовав какую-то химию, в попытке заставить меня говорить правду. Понимание ситуации, в которой я оказался, вызвало ледяной озноб, сдавивший меня со всех сторон. Грань оказалась слишком близка. Настолько близка, что я заглянул за неё, даже не понимая этого.

Черт, но как он определил, что я ему врал? В чем я просчитался? Злости и раздражения не было. Паника улеглась, как легкая поземка. Эмоции как будто выключило. Мысли текли ровно.

Ещё один урок тебе, Николай. Ты решил поиграть с системой и возомнил себя слишком умным. Или хитрым, что едино. И теперь твоё земное вместилище лежит тут на каталке, с пристёгнутыми ремнями руками и ногами. И здоровый спецназовец придавил тебя рукой, не давая пошевелиться. Хотя ты уже и не шевелишься.

– Док, он похоже отключился, – я услышал спокойный голос бойца, информирующий ученого-психа об изменении в моём состоянии.

В этот момент я отвлекся от мыслей и оценил своё визуальное восприятие окружающей обстановки. Меня окружала почти родная тьма с голубоватыми, лазурными, чуть зеленоватыми туманными всполохами. Среди них я четко мог определить своё тело, как наиболее ярко подсвеченный лазурный сгусток тумана. Окружающие меня туманные всполохи пришли в движение.

– Слабак! – в голосе ученого отчетливо были слышны нотки раздражения, – элементарной вещи сделать не смог.

Забавно. Всё отлично слышу, но ничего нормально не вижу.

После раздраженной фразы я услышал легкий шорох, потом щелчок тангеты рации и, после короткого шипения, следующую фразу ученого:

– Объект выключился. Готовьте дозу «Р3» и экстренную «зомбодельню».

– Совсем же угробите парня, – голос державшего меня спецназовца звучал слегка недоуменно, – «Р3» меньше чем через сутки после «Прозрения», да ещё и зомбодельня.

– Сержант, ты бы не лез, куда тебя не просят! – вызверился на него раздраженный белохалатник, – Он что-то знает! Врет на допросе и умеет сопротивляться химии! Середа это четко определил. Но не смог его сломать, даже с химией. Ты знаешь, что это значит?

– Потише, док! Я же за дело переживаю. Вы же его вообще угробите, и он точно ничего не расскажет. «Р3» сразу после «Прозрения» его печень не переживет.

– Он тебе сын? Брат? Нет? Ну и не лезь, если не хочешь пойти за ним! А то что не переживет, нам вполне хватит времени, что бы зомбодельней прописать в него нужную программу действий. А дальше перепишем его в вирт, в направлении вечной жизни, и пусть уже там с ним разбираются. Не наша головная боль будет.

Во время этого диалога туман слегка клубился, и менял цвет. Вот промелькнули мазки желтого. Вот, в лазурной глубине зародились и практически мгновенно рассосались коричневые вкрапления. Следом в небольшом отдалении туман обесцветился до полной невидимости и так же снова вернул свой бирюзовый цвет. Что это? Испытываемые эмоции? Мысли? Может быть это важно, но меня это касалось меньше, чем то, что я слышал. Озвученное, меня касающееся вообще напрямую, мне не нравилось категорически. Решалась судьба моего тела, а я был даже не зрителем, а бессловесным слушателем.

Движение кабины лифта вниз завершилось, резкий механический звук ознаменовал открытие двери и каталка продолжила движение. Путь был не долгим, но извилистым. Я старался держаться к своему телу поближе, подсознательно опасаясь случайно перенестись в аватара и подозревая, что если это произойдет, то обратно вернуться я уже не смогу.

А может и не нужно? Может пусть кардан наматывает Землю вместе со всей её грязью и грызнёй? Со всеми «капитанами», «учеными» и им подобными! Или пусть кто-то другой грудью встанет на её защиту. Почему я? Зачем мне вообще пытаться спасать Землю от шургов. Место, где меня залили химией просто потому что «он что-то знает». И не получив нужного, затянули время воздействия практически до полного выгорания. И теперь хотят меня просто добить, но при этом какой-то зомбодельней запрограммировать на нужные им действия. Ни слова о лечении, ни слова о восстановлении. Додавить.

Холодные рациональные мысли складывались в логическую цепочку, акцентируя память на всём неприглядном. Маленький внутренний мальчиш-кибальчиш, мальчишка из историй мамы, которые она рассказывала мне в детстве перед сном, который до последнего сражался за свою страну и погиб, но дождался подхода подкреплений, пытался кричать что-то против этих холодных мыслей, но у него давно не было сабли, и его склад боеприпасов был сожжен. Своими же. Он жил глубоко в памяти как дань всему светлому, что ещё оставалось в моей душе, как росток надежды, которая, как говорят, умирает последней, и сейчас, не имея ни одного аргумента, пытался призвать меня повторить свой подвиг.

Я же, перемещаясь вслед за каталкой с моим телом, старался не думать. Думать было больно. Решение побыть тут до конца, хоть и плывя по течению, было так себе, я это понимал. Но повлиять на происходящее не мог и уйти до финала тоже не мог. Угробят тело – вместе с ним умрет и мой мальчиш-кибальчиш. Произойдет чудо – значит, так тому и быть.

Медленно тянулись секунды, складываясь в минуты. Попытки понять что происходит, давали спорный результат. Проверить его я не мог, но просто ждать было намного сложнее. Вот, вроде доехали. Переложили меня с каталки. Людей вокруг стало больше. Ругаются. Сопровождавший меня ученый, командует. Солдаты остались либо за дверью помещения, либо на входе. В процедуре они не участвуют. Медики ругаются, отказываются использовать зомбодельню без санкции старшего руководства, ученый фальцетом кричит на них, что он и есть руководство, и его приказ это для них и есть санкция. Вроде спор затих, притащили что-то громоздкое, на сильно скрипящих колесиках. Новый виток ругани начался, когда подошло время рассчитывать дозу препарата «Р3». Мой возраст и масса, были названы без запинки, а информация о содержащихся в крови активных препаратах группы «Ф», озвученная моим сопровождающим после небольшой паузы, вызвала очередную волну возмущений. И пока они препирались, на шум явилось новое действующее лицо.

– Я правильно понимаю, травоядные, что вы собрались грохнуть этого добровольца, даже не удосужившись проверить восприимчивость его мозга к воздействию аппаратуры? – новый голос был сильным, властным, спокойным, с нотками плохо скрываемого сарказма и презрения к собеседникам, – то есть, без какой-либо пользы, с умыслом и испытывая удовольствия от этого процесса? Если вы сейчас, без предварительной диагностики, вколете ему данный состав, то, можете занимать его место. Даже если вам повезет, и он окажется восприимчив к переносу, в чём я сильно сомневаюсь.

На несколько секунд повисла тишина. Не было слышно даже шуршания одежды. Пауза затягивалась, и новое лицо продолжило свой едкий монолог:

– Ну, что же вы замерли? Делайте инъекцию! Вы же всё приготовили, препарат развели, его теперь либо в вену, либо в утилизатор! Если в вену – то тут как повезет. Может быть, дело вы всё-таки сделаете, но вас это уже не спасёт. Если в утилизатор – то оплатите расход препарата из своего кармана. Если конечно ваш доброволец окажется невосприимчивым в таком состоянии. Решайте. Мне недосуг тут стоять и ждать, пока ваши стесненные жевательными мышцами мозги взвесят все «pro et contra» и выдавят хоть какое-то решение. И бессмысленного убийства в стенах своей лаборатории я не допущу!

Ученого, сопровождавшего меня в лифте, слышно не было. Один из медиков что-то попытался возразить, но был быстро заткнут парой едких и презрительных фраз. После этого началась новая движуха. Идентифицировать которую по звуку я уже не мог.

Действие длилось какое-то время, я же начал ощущать дискомфорт от нахождения в этом месте. Ощущение от тела стали блекнуть.