Страница 3 из 17
Из дневника Элен Щербатовой:
«28.11.1825 года.
Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять, записка не мне, а папеньке. Хорошо, хоть приписочку составил. Папенька показал ее мне, а там только и сказано, что «Извините, уважаемая Элен, служба». Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. Что государь Александр умер еще 19 числа сего месяца. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича».
Из письма штабс-капитана Николая Клеопина к другу П.Н. Еланину:
«7 декабря осьмсот двадцать пятого года. Писано в казармах л. гв. егерского полка.
Здравствуйте, Павел Николаевич. Как я понял из Вашего письма, в Каменку сплетни из Варшавы доходят гораздо быстрее, нежели до нас. У нас тоже стали ползти слухи о том, что Константин отрекся от престола, а его место займет Николай.
На Ваш вопрос – чью сторону я займу, отвечу так: я займу сторону законного Императора. Я давал присягу на верность Константину Павловичу. Поэтому буду защищать Императора с оружием в руках. Но коли окажется, что Константин добровольно отрекся от престола в пользу кого бы то ни было – Николая, Михаила – то буду защищать того, кто законным путем займет место на престоле. Я не хочу, чтобы якобинцы тащили на гильотину тех, кто мне дорог и близок. И боюсь, что если в России начнется якобинская революция, то все будет делаться с таким размахом, что Пугачевский бунт покажется игрушкой.
Искреннее Ваш друг (надеюсь!) – Николай Клеопин».
Из дневника Элен Щербаковой:
«10 декабря 1825 года.
Скоро я стану невестой. Как замечательно! Какое это прекрасное слово! Коленькина маменька не приехала, но передала в письме свое благословление. А это, в общем-то, одно и то же. А свадьбу, Бог даст, сыграем весной. Посаженным отцом Николеньки обещал быть сам генерал Бистром». Из записки штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Харитону Щербатову:
«Харитон Егорович. Молю Вас Христом-Богом! Немедленно берите Аленку, всю семью и уезжайте куда-нибудь подале. Лучше всего, в новгородское имение. Умоляю – прислушайтесь к моим словам! В Санкт-Петербурге не бунт даже, а революция, что будет похуже французской. Как только что-то прояснится – немедленно приеду за Вами. Писано на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в 15 часов пополудни. Заклинаю Вас – поезжайте в имение».
Глава вторая
Революция – это удавшийся мятеж!
14 декабря 1825 года. – Санкт-Петербург.
Мятежное каре, изначально состоящее только из двух частей неполного комплекта, стало обрастать сочувствующими. Удалось даже выставить оцепление. Улицы, примыкавшие к Сенатской площади, заполнялись войсками.
Готовились воевать – или, если понадобится, умирать. И всё бы ничего, но торчать на холоде было неприятно. Из-за холода уже начинали посматривать на «супостата» – атаковали бы, что ли… Все потеплее будет!
«Супостат», неспешно стягивающийся и занимающий позиции вокруг мятежников, сам толком не знал – что делать. Командиры «измайловцев» и «преображенцев», коннопионеров и кавалергардов, лейб-егерей и «семеновцев» знали не больше своих солдат. Кажется, нужно защищать императора, которому сегодня приносили присягу – Николая. Но ведь недавно, две недели назад, приносилась присяга Константину? Да и собственно говоря, большинство солдат и офицеров еще не осознавали сам факт присяги.
Еще не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов, Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром…
В тесноте площади, заваленной камнями и бревнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленны. Прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась. Хорошее каре на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на блестящие штыки. Вот и сейчас – по приказу Николая, конная гвардия пошла вперед, но стоявшие в каре мятежники отбили атаку нехотя, даже лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжелыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих знакомых, а уж поручика князя Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала каждая лошадь гвардейских конюшен.
В самом нелепом положении оказался генерал-губернатор Петербурга Милорадович, еще вчера державший в руках управление войсками столицы, уверенный, что после смерти Александра он будет служить Константину и позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя. Генералу оставался один способ обелить себя в глазах императора – уговорить солдат разойтись.
Раздвигая лошадиной грудью толпу, Михаил Андреевич пробился сквозь оцепление мятежников и закричал:
– Братцы! Солдаты! Кто из вас был со мной под Бородином и Люценом?! Неужели вы пойдете против законного государя императора?! Ведь мы же вместе с вами сражались за Родину и государя!
Голос Милорадовича подействовал как барабанная дробь на ветерана. Кое-кто из солдат без команды унтера опустил ружье к ноге. Но вперед вышел высокий человек в партикулярном платье и поднял руку с пистолетом…
Никто не знал, что нынешней ночью Милорадович скончается, сказав в полубреду последнюю фразу: «Слава Богу, что не солдат!» Сейчас же всем показалось, что генерал только легко ранен.
У генералов и полковников, стоявших напротив мятежников, что-то «ёкнуло». Не то – в сердце, не то – в душе. Большинство из них и сами были изрядно «замазаны» связями с тайными обществами, начиная от «вольных каменщиков» и заканчивая нынешними «союзами». Милорадович стал героем! Теперь, при восшествии на престол молодого государя, генерал-губернатор будет первым, над кем прольется золотой дождь!
Пока люди с «густыми» эполетами осмысливали ситуацию, произошло нечто, окончательно преломившее ход событий – к Сенатской площади подбежала колонна, чернеющая мундирами гвардейского флотского экипажа. Впереди с обнаженными саблями неслись Бестужевы – Александр и Николай, спешившие на помощь братьям по крови – Михаилу и Павлу, и братьям по духу – всем, кто пошел сражаться с тираном!
Бестужевы совершили то, что должен был сделать Якубович. В казармах гвардейского флотского экипажа их едва не арестовали. Но когда со стороны площади раздались выстрелы, Александр (известный как писатель Марлинский), бросил тот единственно верный клич, на который не может не откликнуться ни один русский человек: «Ребята, там, на площади, наших братьев убивают!» Кто-то из нижних чинов заорал: «Наших бьют!» Теперь остановить моряков было невозможно.
Приход экипажа изменил ситуацию. Первым откликнулся генерал Бистром, командир гвардейской пехоты. Его уважали и «преображенцы», и «семеновцы». А лейб-егеря, с которыми он прошел всю войну 1812 года, вытаскивавшие его, тяжело раненого, из боя под Кульмой, были готовы за «генерала Быстрова» в огонь и в воду!
Вот и сегодня, приняв присягу вместе со своими любимцами, генерал Бистром стоял вместе с ними на Адмиралтейской набережной. Прислушавшись к шуму, генерал выехал вперед, спешился.
– Братцы! – обратился Карл Иванович к егерям. – Сегодня нас обманом заставили принести присягу самозваному императору Николаю. Простите меня, братцы! Виновен.
Бистром встал на колени перед строем. Солдаты и офицеры, первоначально растерявшиеся, бросились к нему. Раздались выкрики: «Командуйте, Ваше Высокопревосходительство!»
– Там, на Сенатской, умирают те, кто стоит за Константина, за императора, – взмахнул шпагой генерал. – Так неужели мы станем предателями?!
«Ура! Умрем, а не подведем!» – прогремело в ответ. И генерал стал отдавать команды: