Страница 12 из 18
Вспоминая этот случай, в Риме задавались вопросом – когда Марк повзрослеет, удовлетворится ли он изучением философии или для начала попробует проверить преподанную Адрианом науку на практике и заодно покончить с Титом? А вслед подрастал еще Луций Вер, чей дед Цейоний никогда не скрывал своих претензий на императорскую власть. Кто мог заранее подсказать, какой философией воспользуется его внук в этом не поддающемся трезвому расчету, властном раскладе?
Эти ожидания подкреплялись жуткими знамениями, грянувшими в начале года и обещавшими городу ужасы и чувства, более сильные, нежели ужас. На земле для них не было наименования.
Сразу после кончины Адриана сиявшая на ясном небе луна начала меркнуть. На следующей неделе на Капитолий сели зловещие птицы. Во время землетрясения от следовавших друг за другом толчков обрушились дома, а в Капуе родился ребенок со звериными членами. В Кампании свинья произвела поросенка с ястребиными когтями.
Все – и воля богов, и «безумие» умершего императора – подсказывало, что ясное и спокойное Траяново время подходит к концу. Пророчицы в Риме открыто предрекали – ждите беды. Она обязательно нагрянет.
Чем эти отважные триумвиры – «добряк и два внука» – собираются отвадить тьму?
Заклинаниями?
Убежденностью, что свет всегда разгоняет мрак? Но это когда будет, а пока день меркнет, приближаются сумерки, наползают тени…
Мертвый груз будущего придавил город. Смертные затаились в ожидании – долго ли продержится Антонин со своими приемышами? Спасаясь, твердили: «Живи, резвись и радуйся, люби и будь любимым…»[15] Другие подхватывали: «…бани, вино и любовь разрушают вконец наше тело, но и жизнь создают бани, вино и любовь…»
Глава 4
10 июля 138 года в Байях[16] скончался Адриан. Его похоронили в мавзолее, который он заранее возвел на правом берегу Тибра[17].
Первый бой римская знать дала новоиспеченному принцепсу, когда тот обратился в сенат с просьбой об обожествлении Адриана.
В своей речи Антонин указал на непреходящее значение реформ скончавшегося императора для успокоения и долговременного обустройства Вечного города.
– …Так назвал Рим божественный Адриан, – добавил Антонин и продолжил: – Должны ли мы, отцы-сенаторы, забывать, что разбирая судебные дела, он привлекал не только друзей и приближенных, но и знатоков права, и только тех кого одобрил сенат.
Адриан не допускал процессов об оскорблении величества, чем «прославились» такие тираны, как Нерон и Домициан. Он не принимал наследств от незнакомых ему людей, равно как и от знакомых, если у них были дети.
Неужели эти осененные законом благодеяния должны быть преданы забвению, а ведь отказ в обожествлении – то есть в признании самого Адриана в принадлежности отечественным богам – означает отказ в признании вынесенных им решений.
Вспомним, что именно Адриан запретил господам убивать рабов, и по его эдикту только судьи получили полномочия выносить приговор, если рабы того заслужили. Он запретил продавать без объяснения причин раба или служанку своднику или содержателю гладиаторской школы, чем облагодетельствовал миллионы несчастных, которые в противном случае копили бы ненависть и злобу против Рима.
Вспомним, что злостных расточителей своего имущества, если они были правоспособны, он приказывал сечь в амфитеатре, а затем отпускать. Он упразднил тюрьмы, в которых содержались рабы и свободные люди, выловленные на дорогах и назначенные к работе.
Не забывайте, что согласно его предписанию, если господин был убит у себя в доме, следствие производилось не обо всех рабах, а только о тех, которые, находясь поблизости, могли услышать.
Он разделил бани на мужские и женские отделения.
В зале раздались негодующие возгласы:
– Эта мера – грубейшее святотатство! Покушение на установления предков!.. Бессмысленная и поспешная забота о нравах нередко приводит к обратному результату…
Антонин ткнул пальцем в особенно разволновавшегося сенатора Валерия Деция Гомула:
– Тогда почему ты, Гомул, запрещаешь женщинам своего дома посещать общественные бани?
– Кто? Я?? – возмутился седовласый, знаменитый огромным выступающим, словно руль, носом сенатор. – Я всегда с достоинством следовал обычаям и почтительно исполнял законам Рима. Я всегда выступал против тирании и приверженности к гнусным и своевольным поступкам некоторых, непонятно как пробравшихся к власти злодеев, таких как Нерон или Калигула.
Он помедлил немного, обернулся, оглядел зал и под одобрительные возгласы большинства сенаторов произнес недопустимые слова:
– …или Адриан!
Антонин поднялся вперед.
В зале примолкли.
– Насколько я помню, именно ты, Гомул, внес предложение о назначении Адриана принцепсом.
– Когда это было?! Этого не было!.. – взвизгнул Гомул.
– Это было после выступления Ларция Лонга, префекта конницы, который принес клятву в том, что он лично слышал, как великий Траян признал Адриана своим сыном и передал ему перстень и жезл.
Гомул покраснел, однако Антонин более не позволил известному горлопану надрывать глотку.
– Если ты будешь настаивать, я прикажу поднять анналы и зачитать публично твое выступление.
Гомул сел.
Цивика, дядя девятилетнего Луция Вера, один из самых уважаемых сенаторов, выдвинул предложение отложить дебаты. Перенести их, например, на завтра, чтобы в спокойном состоянии, без личных обид и ненужных в таком деле страстей решить этот вопрос. Его поддержал старый, но еще крепкий бывший префект города и воспитатель умершего императора Публий Ацилий Аттиан. Ему всегда хватало выдержки и умения дождаться своего часа.
Он подал голос в самый опасный момент, когда Антонин, срезав Гомула, мог склонить большую часть сенаторов поддержать его требование провозгласить умершего императора «божественным». С этим, по мнению Аттиана и его тайных соратников, ни в коем случае нельзя было соглашаться, тем более так поспешно.
Его поддержал Теренций Генциан и Платорий Непот.
Новый принцепс не стал спорить и утвердил решение большинства.
Вечером, на тайной встрече сенаторов, возмущенных выбором «свихнувшегося» Адриана, один из главных недругов царствующей семьи Элиев, Цивика Барбар выразил сомнение в искренности такого легкого согласия Антонина.
Не задумал ли новый принцепс какое-нибудь злодейство?
Валерий Гомул вскочил, потребовал слова…
Он заготовил разгромную речь-инвективу против новоявленного «правителя», однако воспитатель Адриана Публий Ацилий Аттиан жестом заставил Гомула вернуться на место. Дряхлеющий, но не потерявший ясности мысли и завидного здоровья сенатор выразился в том смысле, что «человек, у которого под рукой тридцать легионов, может не спешить».
Гомул растерялся, нахмурился и сел. Не такого отношения он ожидал от своих соратников, тем более от старейшины, посмевшего так грубо и оскорбительно прервать его обличительную речь, к которой он так долго готовился. Гомулу очень хотелось заострить понравившийся ему тезис, что власть в руках слабого, испорченного философскими бреднями человеколюба и, главное, не пользующегося авторитетом принцепса представляет серьезную угрозу для государства. Ему искренне верилось, что он нашел достойный выход из создавшегося положения, в котором с одной стороны стоял ничем не примечательный, почтенный служака и домосед Антонин, а с другой – куда более хваткие, понюхавшие крови в битвах и в борьбе с внутренними врагами магистраты и государственные деятели.
Он к этому вел, а его грубо и беззастенчиво осадили.
И кто?
Человек, который в бытность префектом города лично отдал приказ об убийстве четырех полководцев.
15
Вот как невыразимо сладостно звучит эта строка на латинском: vivis, ludis, haves, amas, amaris.
16
Приморский город в провинции Кампания, на берегу Неаполитанского залива. Благодаря живописному местоположению, плодородию окрестностей и минеральным источникам любимое местопребывание древнеримской аристократии.
17
В новое время это сооружение стали называть замком Святого Ангела.