Страница 20 из 22
Да, да, Джулия и компьютер в жизнь-судьбу мою вошли практически одновременно – вот в чём символика и таинственный код дальнейших событий, вот в чём суть. А не в наших глупых, надоевших, бесконечных, бессмысленных и пошло-обыденных ссорах-препирательствах двух нищих, уставших от бытовухи и друг друга, преждевременно старящихся людей. А ведь нам обоим было тогда всего по двадцать три, и мы всего пять лет как жили вместе, казалось, вчера только мы были первокурсниками, шумела наша разгульная студенческая свадьба, были безумные, бессонные ночи с изматывающими до сладостного изнеможения переплетениями тел…
Хотя, стоп: про «переплетения» я перебарщиваю. С «переплетениями тел» в семье нашей с первых дней была-ощущалась напряжёнка. Влюблённость была, секс был – переплетений и страстных стенаний не было. Вместо стонов сладострастия были охи-ахи страхов-опасений: как бы нам не забеременеть, да как бы скрип супружеского нашего дивана-развалюхи соседи через стенку не услышали…
Только для того, чтобы загасить начавшую было разгораться ссору, я и врубил телеящик. Уселись мы его смотреть в надутом состоянии духа, особенно я – отобрала-таки Анна Иоанновна оставшиеся полбутылки, спрятала. Когда фильм начался, я, оглаживая мурчащего на моих коленях Баксика, думал напряжённо о своём: как, под каким предлогом в кухню выбраться и шмон-разведку насчёт ещё ста граммчиков устроить? Подруга жизни, как всегда, сидела в кресле сзади, вязала бесконечный свитер, сосредоточенно посапывала – для неё важней вязания по вечерам и дела нет. К слову уж упомяну: больше всего меня в Анне моей поражает равнодушие её к литературе, индифферентное отношение к книге – читает только по программе, по необходимости, никогда лишний раз по вечерам томик не откроет. А ведь филфак кончила, в аспирантуре учится, кропает диссертацию по Сергееву-Ценскому…
Нонсенс, абсурд!
Джулия Робертс поначалу не произвела на меня особого впечатления. Не знаю, была ли это задумка с белым париком удачным ходом режиссёра, или так случайно получилось, без умысла, но я впоследствии убедился: Джулия-блондинка, если можно так выразиться, менее Джулия Робертс, чем Джулия рыжеволосая. Хотя, как я уже вскоре узнал, от природы она была светлой шатенкой – что ж, и природу можно удачно корректировать. Не вызвал поначалу симпатии, само собой, и проститутский имидж её героини – вихляющая тазобедренная походка, юбчонка по самое не могу, ботфорты до подмышек, нагловатый скоромный взгляд…
Но какое-то непонятное – томительное – волнение я почувствовал в сцене, когда Ричард Гир отрывается, наконец, от деловых бумаг и начинает заинтересованно, по-мужски, смотреть на безудержно хохочущую на ковре перед телевизором Джулию. И вдруг как начало меняться лицо её, как зримо, физически, начал умирать-затихать смех в её горле, и вот её губы, её невероятно большой, почти арлекинский, но прекрасный чувственный рот закрылся, погасив-спрятав до конца и улыбку, а в глазах, в темноте бездонных зрачков появились отблески лёгкой досады, неизбывного стыда-смущения и, вместе с тем, ощущения своей силы, своей власти над самцом, сознания, что власть эта через минуту станет беспредельной, безграничной…
И когда Джулия на коленях, нет, даже, скорее – на четвереньках, по-самочьи, подползла-приблизилась к Гиру, расстегнула пуговки своей блузки, показала-выставила на обозрение скромный чёрно-белый лифчик, скрывающий явно небольшую, совсем девчоночью грудь, вдруг так остро захотелось, чтобы она взяла, да и рассмеялась в лицо этому проклятому самцу-миллионеру, снова наглухо зашторилась-застегнулась, швырнула ему в лицо его паршивые вонючие баксы и с высоко поднятой головой ушла на своих фантастически длинных гордых ногах прочь и подальше. Но вместо этого Джулия вдруг начинает копаться пальцами в районе ремня и ширинки-гульфика Гира, всё там рассупонивать-расстёгивать…
Она заглядывает ему в глаза и, опять же через силу, как мне показалось, спрашивает:
– Что ты хочешь?
– А что ты делаешь? – дебильно, скорей всего по вине дублёра, отвечает Гир. Вероятно, он всё же спрашивает: – А что ты умеешь делать?
– Всё, – пытаясь быть бесстыдной, отвечает Джулия, вернее, конечно, Вивьен. И торопливо уточняет: – Но я не целуюсь в губы…
И тут она недвусмысленно склоняется, скользит губами по его животу, потом всё ниже, ниже…
Я невольно сжал-стиснул Баксика так, что котяра бедный рявкнул со сна и спрыгнул, ошарашенный, на пол. Я смотрел на лицо Ричарда Гира, который похабно закатил глаза от удовольствия, чуть не пристанывая, и мне было до того горько и обидно, было так чего-то до ноющей боли в паху жаль, что я скрипнул зубами. Ну, ладно бы какая-нибудь сексапильная эксгибиционистка Шэрон Стоун или похотливая сучка Ким Бейсингер в этой сцене снималась – приятно было б посмотреть. Но эта-то, эта-то Джулия – как её там? – Робертс, с её милым обликом, её добрыми, уже совсем не стервозными глазами, с её простодушным ртом, её невероятным завораживающим открытым смехом – ну зачем, зачем она на такое непотребство согласилась-пошла? Ведь это всё равно как если бы Одри Хепбёрн в «Римских каникулах» начала Грегори Пеку ширинку теребить-расстёгивать…
Потом до конца фильма я сидел, вцепившись в подлокотники кресла, словно во взлетающем бесконечно самолёте, и молил Бога, чтобы Анна моя со мной не заговаривала даже и во время рекламных пауз-антрактов. В иные моменты я, если продолжить сравнение с самолётом, словно ухал в воздушные ямы, чуть не до душевного оргазма – когда, например, Джулия впервые вышла-показалась без светлого парика, встряхнула головой, размётывая по плечам прекрасную свою тёмно-червонную гриву, и зачем-то, как бы извиняясь, мило пояснила-призналась: «Рыжая!..» Или когда она у лифта, собираясь уходить прежде времени, после ссоры, но уже и поддавшись на уговоры остаться, говорит Гиру с укоризной: «Ты обидел меня? Больше так не делай…» И особенно – когда крупным планом показывали её ангельски красивые и чертовски умные глаза, и когда через голос дублёрши-переводчицы прорывался её доподлинный необыкновенный колдовской смех: за один этот смех можно было влюбиться в Джулию не глядя!
Одним словом, она вошла-проникла в жизнь мою, в моё сознание, заполнила всё моё естество томительной болью-сладостью, словно сильное наркотическое опьянение. Моя жизнь с вечера 6-го марта 1998 года разделилась на «до» и «после»…
Я влюбился в Джулию Робертс – влюбился всерьёз, влюбился отчаянно, влюбился безудержно, влюбился сумасшедше, влюбился глупо, влюбился патологически…
Безнадежно!
Глик второй
Любовь…
Никто не знает, что это такое! Одно бесспорно: любовь и счастье – синонимы.
Кто-то будет смеяться надо мной – втюрился, как школьник-онанист, в голливудскую кинозвезду. В своё оправдание скажу: уж лучше влюбиться в голливудскую звезду, чем в мысль-мечту о самоубийстве. А у меня дело к тому шло. Ощущение тупиковости, безысходности и законченности жизни-судьбы вызрело-расширилось в сознании к тому времени до крайнего предела. С Анной мы жили под одним потолком пять лет, но знали друг дружку, что называется, чуть не с пелёнок: сидели с пятого класса за одной партой, поступили вместе на филфак, сейчас бы и в аспирантуре вместе доучивались, да меня, к счастью, ещё на пороге сразу завернули. Говорю «к счастью», потому что, только отлепившись-отодвинувшись волею обстоятельств от моей Анны (так и просится-выскакивает следом – Иоанновны!) во времени и пространстве, я осознал-почувствовал вполне – как мы друг от друга устали. Это же тихий ужас: в институте вместе, дома вместе, в гостях вместе, в отпуске вместе, в праздники вместе, в выходные вместе, утром, днём, вечером, ночью – вместе, вместе, вместе!..
Я не оправдываюсь. Я не пытаюсь объяснить своё сумасшествие. Да и что там оправдываться-объяснять – так случилось. Впрочем, ни о какой любви поначалу, разумеется, и речи не шло. Просто я весь тот вечер ходил-шатался по квартире под впечатлением «Красотки» – даже про недопитую водку забыл. Я спать ложился под этим впечатлением. И даже – уж признаюсь – я вдруг, уже в темноте, на Анну навалился и, сломив её вялое сопротивление, изнасиловал, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не простонать во время последних конвульсий – моих конвульсий: «Джу-у-улия-а-а-а!..»