Страница 74 из 83
- Фелиция не играет с кровью. Я скучаю по этому. Как и ты, - сказал Кингсли.
Сорен уставился на него, но промолчал. Он взял Кингсли за запястье, притянул ладонь поближе и воткнул острый кончик штопора ему в кожу. Учитывая, насколько он был пьян, Кингсли почти ничего не почувствовал. Но Сорен явно что-то ощутил. Его зрачки расширились, а дыхание участилось. Но он отложил штопор в сторону, перевернул руку Кингсли и позволил нескольким каплям крови смешаться с его кровью в бокале. Затем Сорен окунул два пальца в кровь и вино. Двумя влажными красными пальцами он помазал лоб Кингсли вином, затем прикоснулся к его губам и к центру каждой ладони.
Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.
- У меня все еще нет королевства.
- Будет, - пообещал Сорен. - Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?
Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.
- Если ты веришь, то и я верю.
Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном – значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.
- Ты куда? - спросил Кинг.
- В постель.
- Могу я пойти с тобой?
- Да.
- Все будет как в старые добрые времена?
- Да.
Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.
- Можно мне хотя бы...
На лицо Кингсли упала подушка.
- Merci, - поблагодарил Кингсли из-под подушки.
- Velkommen.
- Никакого датского, - проворчал Кингсли. - Пока не скажешь, что ты сказал.
- Я сказал «пожалуйста».
- Не сейчас. Тогда, в машине.
- Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?
- В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?
- Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.
- Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали...
- Помню, - сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.
- Что ты мне сказал?
- Я сказал «Jeg vil være din family. Jeg er din familie».
- Что это значит?
- Это значит, - начал Сорен и устало выдохнул. - Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.
- Через три недели ты женился на моей сестре.
- Интересно, почему?
- Сорен...
- Это давняя история, - ответил Сорен. - Отпусти.
- Но...
- Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.
Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.
***
Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.
Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.
Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.
Сорен ущипнул Кинга за нос.
- Я думал, ты спишь, - сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.
- Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы. - Сорен отпустил его нос.
- От тебя пахнет снегом.
- У снега нет запаха.
- Словно по всей твоей коже зима.
- Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.
- Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?
- Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.
- Кто?
- Элеонор.
Элеонор. Королева-Девственница. Кингсли утешало, что Элеонор чувствует запах зимы на коже Сорена. Каким-то образом это было необыкновенно - Элизабет, Кингсли, Элеонор, трое любили Сорена, трое были или будут его любовниками. Возможно, Сорен был прав насчет этой девушки. Возможно, она была той, о ком они мечтали все эти годы назад. Кингсли опустил голову и поцеловал Сорена в правое плечо. Он целовал Сорена в лопатку, в шею, в затылок, ощущая вкус снега на коже. Кингсли опустился к центру спины Сорена, а пальцы скользили по его ребрам.
- Что ты делаешь, по-твоему? - поинтересовался Сорен.
- Я пытаюсь выяснить, в чем спит священник, - ответил Кингсли, запуская руку под простыню.
Сорен перехватил его руку и крепко, безжалостно, сдавил ее.
- Этот священник спит в постели.
- Ты сломаешь мне запястье, - заметил Кингсли, ничуть не обеспокоенный такой перспективой. Боль от хватки Сорена отрезвила его, прояснила мысли и разбудила.
Сорен усилил хватку, и Кингсли поморщился. Приятно знать, что Сорен не солгал - волк все еще был там. Сорен не стал менее опасным. Просто Кингсли больше не боялся.
- Сломай, - почти приказал Кингсли.
Хватка Сорена стала еще крепче. Но только слегка, а потом он отпустил.
- Ты не должен был останавливаться, - сказал Кингсли. - Ты можешь ломать меня сколько угодно.
- У меня могло бы возникнуть искушение поиграть с тобой, если бы у тебя было хоть какое-то чувство самосохранения.
- Самосохранение - удел слабых. Мне нравилось быть уничтоженным тобой.
- Ты помнишь среднюю школу совсем не так, как я, - ответил Сорен. - В предыдущей школе я убил кое-кого и боялся, что сделаю это снова. А потом появился ты и практически попросил меня убить тебя.
- Я не просил тебя убивать меня, - возразил Кингсли. - Я умолял.
- И ты удивляешься, почему я предпочитаю играть с людьми, у которых есть пределы.
- Ты знаешь, что скучаешь по мне, - сказал Кингсли, проводя рукой по боку Сорена от лопатки до талии. Он почувствовал, как напрягся каждый мускул на его теле, и Кингсли убрал руку.
- Больно? - уточнил Кингсли, смущенный внезапным отвращением Сорена.
- Нет, сделай еще раз.
Кингсли осторожно положил руку на спину Сорена и провел ею по его телу.
- Еще? - спросил Кинг.
- Да.
Кингсли опустился на колени рядом с Сореном и обеими руками массировал его спину от шеи до бедер. Постепенно напряжение спало. У Сорена была прекрасная спина - длинная, подтянутая, с широкими плечами, обтянутая упругими мышцами. Закрыв глаза, Кингсли провел пальцами по позвоночнику Сорена, и тот испустил вздох удовольствия.
- Тебе нравится? - спросил Кингсли.
- Да.
- Почему ты никогда не заставлял меня делать тебе массаж спины?
- До сих пор я не знал, что он мне нравятся. - Сорен растянулся на животе и повернул голову на подушке лицом к Кингсли. - Я всегда боялся прикосновений. И это прекрасно. Кроме рукопожатий, священников никогда не трогают.
Сердце Кингсли сжалось от сочувствия. Иногда он забывал, какой вред нанесло Сорену его детство. Однажды вечером в их школьной хижине Сорен признался ему во всем, что произошло между ним и его сестрой, когда ему было одиннадцать, а ей двенадцать. Неудивительно, что Сорен избегал прикосновений, когда даже простые удовольствия были запятнаны стыдом.
- Но это... это тебя не беспокоит?
- Нет, - ответил Сорен. - Но держись выше пояса.