Страница 4 из 12
А еще заявил, что больше он вытаскивать из передряг меня не будет.
И ладно, подумал я тогда. Его помощь мне была уже не нужна, ведь к тому времени я почти научился действовать по-тихому и не оставлять следов.
Больше меня не ловили.
В конечном итоге, мне стало все равно на отца и его безразличие. И я твердо вознамерился сделать так, чтобы он стал моей тенью, чтобы обо мне трезвонили отовсюду, как о большом человеке, а не о нем. Чтобы меня боялись и уважали, а про него забыли. Майкл Норват и его слава просто обязана кануть в небытие, ведь на его смену уже готов представитель следующего поколения.
Я ведь поставил себе цель стать совершенным негодяем, и вот упорно иду к ней, карабкаюсь медленно, но верно. А главное, этот процесс, с одной стороны, страшный, а с другой – до смерти увлекательный, поскольку никогда не знаешь, насколько далеко зайдешь, уже необратим. Я даже если захочу, уже не стану лучше, потому что сам себя слепил такого. И мне нравится результат моих стараний.
Последним испытанием над собственной совестью, которая после того случая забилась в угол и там сдохла от голода, стал незабываемый день, когда я лишился девственности.
Причем, не с кем-то там, а с самой Пенни, женой отца в пределах семейной ячейки аристократов Норват, а за пределами семьи – отъявленной шлюхой, которой все равно, с кем и как, только бы трахал. Появление Милли, второй дочери моего отца, наслоилось на период его запоя и праздных гулянок. Это было тяжелое время, отца невозможно было застать дома. Он не приходил к нам с мамой, не бывал дома. Точкой кипения стало то, что родной отец не поздравил меня с днем рождения. Я пошел к нему домой, потому что телефон его был выключен. А там Пенни. Пьет в одиночестве, хнычет, миленькая такая, жалкая. Жалуется, что муж ее бросил, а дети ее сами по себе, где-то на втором этаже лазают. Пенни на них плевать с высокой колокольни, а особенно, на младшую, которой и месяца на тот момент не было. Выпила залпом, крикнула Линде, чтоб та заткнула малявку Милагрос, а сокращенно Милли, названную так старшей сестрой в честь ее любимого сериального персонажа. Но никто не звал Милли Милагрос, даже сама зачинщица сего экзотического эпатажного издевательства над ребенком, рожденным в Сербском городке.
А хотя, речь же о семейке Норват… Здесь каждый зовется экзотически и каждый волшебный на всю голову, так что волноваться особо не о чем.
Пенни улыбнулась мне, вальяжно разместившись на диване и раздвинув полы шелкового халатика, чтобы я имел честь посмотреть на ее отменные ножки. Ну и мне налила вина, споила, разумеется, а затем сразу же полезла приставать. А я, как парень, у которого бушевали гормоны и которому никто на тот момент не давал, не смог противостоять соблазну.
Я ее трахнул. Трахнул жену своего отца. Как это подло по отношению к нему. Ну и ладно, главное, что я любим и желанен. Если не им, то хоть кем-то.
Пенни, правда, получила от меня оплеуху, сказав после секса, что мне еще многому предстоит научиться, чтобы достичь небывалых высот отца, и, если я хочу привлекать девушек, чтобы те липли на мой член, как мухи на мед, должен много практиковаться и зарабатывать навык их совращать и заставлять течь от одного только взгляда хищника. А еще Пенни добавила, что с превеликой охотой поможет мне в этом нелегком деле, обучит нескольким приемам сводить девушек с ума. А свое предложение обосновала тем, что она не чужой мне человек, все-таки, и отпустила домой.
На следующий день Пенни, протрезвев, позвонила мне прямо с утра и попросила никому не распространяться о том, что между нами произошло вчера.
Я тоже, как и она, пребывал в шоке и забеспокоился, как теперь отцу в глаза смотреть. Но Пенни меня успокоила и предложила встречаться тайно и в крайнем случае, когда мне или ей совсем невмоготу будет без секса, чтобы отец ни о чем не заподозрил и не застукал нас на горячем. Она убедила меня, что в моем поступке нет вины и нет подлости, аргументируя тем, что мы, Норваты, все неправильные, от мала до велика, и были таковыми во всех поколениях. У каждого из нас в голове сидит если не пуля, то противотанковый снаряд, а старшие Норваты, отец и дед, поделившие между собой, походу, целый склад этих пуль и снарядов, сами же и основали беспредел в виде уютной семейной мафии вперемешку с пыточками и поработительными замашками, чем сознательно опорочили нашу фамилию. Что дед, что отец – помешанные на бабах, власти, пойле и антраците, мужланы, говорящие на жаргоне, поскольку большую часть своей жизни, в особенности, отец, провели под землей, занимаясь добычей антрацита. Вот и все, что их по-настоящему интересует в жизни. Никаких светлых ценностей, касательно рода Норват, там нет и не было.
Такие вот мы, Норваты, уродились
То ли гены у нас набекрень, то ли наследственные, требующие прогрессивного размножения проблемы с психикой, потому что мы слишком озабочены и больше напоминаем зверей, чем людей. Даже дед долго и нудно распинался о пошлой теории хищника, как истинной сущности любого из рода Норватов. Бабу, по его наставлениям, надо выбирать, включив обоняние, а не здравый смысл. Но это его личный бред, в который нормальному мне с трудом верилось, и проверять эту теорию на практике не возникало желания.
Я всегда знал, что отличаюсь от своей идиотской семейки в лучшую сторону, тем и довольствовался, что я не такой, как они, но молча.
Впитывать столь горькую правду о родне от кого-то, а тем более, от шлюхи Пенни, было стыдно и неприятно, но приходилось, ведь, как известно, родителей не выбирают. А то, что любовь и секс – совершенно разные, а главное, не всегда совместимые вещи, я и подумать не мог. Мама учила меня прекрасному, говорила, что мир построен совсем иначе, а вот Пенни это прекрасное с легкостью разрушила. Разворошила в моей голове все хорошее, подчистила ненужное, удалила сопляческие теории, а вместо этого загрузила в меня программу морального самоуничтожения, чтобы место в мозгах за зря не пустовало. Только я не догадывался, какие последствия от этой программы будут, в каком дерьме я окажусь.
Я думал, что так и надо жить, а потому принимал учения Пенни, как данность. Какое-то время, правда, достаточно короткое, она была мне ближе, чем кто-либо. Даже наивная и добрейшей души человек, добрей которого я не встречал, то есть, мама с ее вечно трепещущим несогласием и попытками переубеждения, стоило мне только заикнуться, что папа у нас не самый лучший в мире, перестала быть для меня авторитетом. Особенно после того мерзопакостного, что я мало-помалу узнавал об отце от Пенни и общих знакомых. С миру по нитке, как говорится, и соткалась довольно весомая история о том, какой на самом отец с другими людьми, и сколько он невинных жизней уничтожил только ради забавы за пределами, казалось бы, уютного семейного мирка Норват. Пенни открыла мне глаза и сказала то, о чем мама не призналась бы никогда.
Мой отец, если подвести мой собственный итог, – жестокий ублюдок, который, на удивление, к сорока годам остепенился, но перед тем, как стать примерным семьянином во всех смыслах, он вознамерился и гордо пошел по тропе войны, переступив даже через меня и забрав то последнее, что удерживало во мне некое подобие человека. То хорошее, что всегда оставалось во мне в виде зерна, зародыша, и оно могло себе прорасти, если бы отец так надменно не растоптал это последнее. Он сам захотел биться насмерть, я на то не подстрекал. Даже отговаривал его, просил, требовал, но отец был непреклонен. Он как стоял на своем с самого начала, так и продолжал стоять.
А яблоком раздора между нами стала, как ни странно, простая, ничем не примечательная молодуха, девушка, которая пришла из ниоткуда, и которая вскружила голову и мне, и отцу. Настолько вскружила, что я потерял самого себя, а отца и вовсе стало не узнать. Та, что стала любимой для одного, а единственной – для другого, оказалась не такой уж и идеальной. Она и ее улыбка, ее волосы, ее губы и глаза иссушили меня, превратили в ничто, готовое пресмыкаться у ее ног, готовое уничтожать всех, кто встанет на моем пути обладать ею. Эта слепая, безжалостная любовь, свела с ума и сделала меня, в буквальном смысле, трупом.