Пионеры на море

Мальчуган хмуро мотнул головой и пробормотал что-то.

— Не понимает. Ну… вот пароход идет… ф-ф, идет и встал. Стоп! Порт-Аден. Русс шип! Москоу!

Мальчуган глядел на ребят, соображая что-то. Потом лицо его прояснилось.

— О! Русс шип? Москоу?

Он взял Гришку за руку и повел. Ребята, думая, что он ведет их к порту, были поражены, когда мальчуган, пройдя извилистую и донельзя грязную улицу, подошел с ребятами к хижине.

Мальчуган, молча, водил ребят из хижины в хижину, произнося только одно слово, после которого люди ласково смеялись и трогали ребят за плечи. Жуткая нужда, голод и нищета окружающих заставила ребят забыть и о крейсере и о времени.

Вонь наводила тошноту, голодный блеск в глазах изнуренных детишек, стоны больных стариков и старух, распростертых прямо на полу, в грязи, в полутемных убогих хижинах усиливали жалость и злобу.

Наконец Гришка не выдержал. Показывая пальцем на худую, как щепочка, девочку, игравшую в углу с обглоданной костью, он почти крикнул:

— Слушай! Кто же это вас так?.. Помрете ведь все.

Мальчуган поднял на Гришку большие глаза, сжал кулачки и провел пальцем по шее:

— English.

Когда ребята вышли на улицу, было темно, как в могиле. Ветер выл на верхушках пальм. Плясали далекие огни и тревожно звонил колокол в порту.

— Мишка! Смотри, совсем ночь. Бежим скорей — вдруг опоздаем? Эй, друг, — шип, Москоу!

— All right…

Когда трое добежали до порта, им показалось, что кто-то зажег на дне адский огонь, и от него вода кипела, шипя и выбрасываясь на пристань. Зловещие рваные тучи стремительно неслись над головами. Хлесткий ветер выл на разные голоса, крутил столбы песка и пыли, забивал глаза, сушил глотки. Трудно было устоять против напора ветра, и фуражки ребят, мелькнув белыми птицами, пропали в желтой мути.

Кораблей не было видно, все исчезло в воющей темноте.

Стоящие у пристани лодки туземцев плясали как бешеные. Слышались предостерегающие крики с моря; словно прося о помощи, ревела гулкая сирена. Горели огни штормовых сигналов.

Гришка почесал в затылке и, загораживая локтями лицо от ветра, крикнул:

— Вот тебе и раз! Как бы не ушел крейсер… Мишка… что делать? Ты не видел Верного?

Только теперь заметили ребята, что собака пропала. В сердца заползала тревога.

Мальчуган подбежал к пристани, спрыгнул в лодку. Видно было, как он разговаривал с туземцем, горячо размахивая руками. Скоро он вернулся и безнадежно махнул рукой.

— Гриш! Он наверное говорит, что везти нас никто не хочет… Да и куда тут! Где ночевать-то будем и… денег не копейки.

— Денег, денег… С деньгами всякий дурак переночует, а ты вот без денег попробуй. Эй, камрад — бай-бай!

Мальчуган словно понял, что сказал Гришка. Он опять взял его за руку и повел за собой.

Встретила та же старуха. Теперь она не ругалась и не просила бакшиш. В слезящихся глазах ее была тревога за сына. Она притащила вонючее тряпье и, разложив его в углу, ласково кивала головой.

Утомленные бурным днем, ребята сразу уснули. Засыпая, видели наклонившуюся голову случайного друга, слышали его жалобы на «english».

Борясь со сном, Гришка пробормотал:

— Вот где, Мишка, работать надо… Слушай: давай мальчугана увезем с собой. Спрячем в трюм…

— Не говори глупостей, — возразил Мишка, — не забывай, что Котенко говорил… Забот, что ли, мало с нами? А что командир скажет?

Засыпая, Гришка пробормотал:

— Котенко… командир… это да…

ГДЕ РЕБЯТА?

На крейсере ребят хватились к концу дня, когда команда возвратилась на борт корабля, нагруженная аденскими пустячками.

Не было одного кока. Все решили, что Гришка и Мишка остались с ним.

Командир то и дело выходил на палубу и, свесившись через поручни, спрашивал вахтенного:

— Кок не пришел?

— Нет, товарищ командир…

— А ребята?

— Еще нет, товарищ командир…

К ночи на утлой туземной лодчонке возвратился кок. Вахтенный разглядывал лодку, тщетно надеясь увидеть по бокам кока две маленькие беленькие фигурки.

Остап, не торопясь, поднялся по трапу, заплетающимся языком напевая веселую песенку. Руки его были заняты банками с какао, кофе и сочными ананасами. По трапу за ним прыгал Верный. Кок, прогоняя собаку, ворчал:

— Вот я сейчас помощникам своим строгий выговор выскажу. Как это так и почему собаку на берегу забыть потребовалось? Да еще такого стоющего пса. Вот я им!

Вахтенный бросился к коку:

— Дядя Остап, разве не с тобой ребятки? Нет их на борту. Как ушли утром, так и пропали.

Кок, испуганно хрюкнув, развел руками. На палубу посыпались банки и ананасы.

— Ка-ка-кие ребята?

До вахтенного донесся легкий запах рома. Раздражаясь, он заговорил громче:

— Какие, какие! Наши ребята. Пионеры корабельные. Думали — с тобой они, а ты вот, вишь, ромом нализался, от тебя за десять миль несет, как из винного погреба!

Поняв, наконец, о чем его спрашивают, кок выронил последние банки, схватился за лысую голову и залепетал:

— Бббатюшки! От вранья, от воронья, от крыс-мышей, от малышей! Врешь ты, вахтенный! Разве мыслимо, пожалуйста, винегрет такой! Врешь, на крейсере они где-нибудь. Какой такой винный погреб?

С бешеной быстротой кок заметался по кораблю, то вылезая на палубу, то проваливаясь в люки…

На палубу вышел комиссар, подозвал к себе вахтенного.

— Ребята?

— Нет, товарищ комиссар. Не возвратились. Кок вернулся… Один, без ребят.

— Пришлите его ко мне, товарищ вахтенный, немедленно.

Как раз в это время вспотевший от розысков кок вылез из люка и побежал по палубе, смешно переступая кривыми ногами, бормоча на ходу:

— От крыс-мышей…

— Товарищ Громыка, комиссар тебя кличет, к себе и немедля.

Отдуваясь, кок присел на корточки и опустил голову. Потом, легко вскочив, поправил форменку, пояс и тихо постучал в каюту комиссара.

Неизвестно о чем говорил комиссар с коком, но беседа продолжалась так долго, что вахтенный, устав ждать ее результатов, облокотился на орудийную башню и что-то замурлыкал.

Понурый вышел кок из каюты комиссара и медленно зашагал в свой кубрик. Печальные думы тревожили голову Остапа, и сердце его отчаянно било тревогу.

В кубрике еще не спали. За столом сидели краснофлотцы и не могли наговориться о приключениях в Адене. Все разом взглянули на кока. Первый раз опустил свои добрые глаза судовой кок перед командой.

— А! Генерал от перца, Остап Остапыч! Ну, как Аден тебе по вкусу пришелся?

С коек поднялись головы. Десятки глаз следили за коком, но никто не решался спросить о том, где ребята.

Остап плюхнулся на койку, расшнуровал ботинок, с сердцем швырнул его о палубу и уставился неподвижным взглядом в пространство.

Разговор оборвался. Минуту царило напряженное молчание.

Тогда с койки поднялся Чалый, подошел к коку и, глядя через его голову, коротко спросил:

— Где ребята… кок?

Остап снял второй ботинок, швырнул его и, одевшись одеялом с головой, показал любопытному кубрику свою широкую спину.

Чалый, шлепая ботинками по трапу, поднялся на палубу. Кубрик молчал.

— Качаются, бывало, на койке, а Гришка… все песню поет «Кострами ночи».

— Да… Залетели куда-то наши попугаи, запропали.

Кто-то из угла раздраженно буркнул:

— Чего закаркали понапрасну!.. Такие не пропадут…

— Чего на берегу может случиться? Вот если в море, это да… Ого! Что это? Ветер, что ль?

Крейсер качнуло.

— Нет, не ветер. Это штурман краковяк танцует. Вот чудак еще!

Сверху донеслись крики и свист дудки. Со стола грохнулся чайник и покатился по палубе. Краснофлотцы повскакали с коек.

Скоро наверху люди носились по палубе, волокли тросы, закрепляли орудия, баркасы. Загораживаясь от ветра парусиновыми рукавицами, кочегары спускались к топкам.

Чалый, беспокойно глядя за борт, неизвестно кому сказал: