Страница 4 из 182
Несколько дней назад Генрих Наваррский[2] покинул благодатный южный Нерак и направлялся теперь в Ангулем, где должен был встретиться с матерью королевой Наваррской.
Пока дорога их лежала через юго-запад Франции, традиционно населенный гугенотами, они чувствовали себя дома. Но по мере продвижения на север местность становилась все более чужой и враждебной.
В последней войне им повезло. Армия генерала де Ларошфуко далеко углубилась в католические провинции, и теперь Генрих наблюдал плоды блистательных побед своего верного генерала. Да, плоды побед.
Много лет назад он так же ехал вместе с матерью по Гаскони, разоренной Блезом де Монлюком[3], наместником, которого Париж навязал королеве Наваррской, и тогда она взяла с него клятву отомстить за поруганные земли. А теперь тысячи мальчишек-католиков, которым не посчастливилось родиться в этих местах, давали такие же клятвы своим матерям.
Вскоре свернули на восток. Теперь дорога шла через вспаханные поля и фруктовые сады. Эти места, населенные теперь уже исключительно католиками, куда меньше пострадали от войны. Дома здесь были убоги, но целы. Во всяком случае, им больше не попалось ни одного пепелища.
Вечером заехали в очередную деревню, чтобы купить еды. Крестьяне, что давно привыкли определять гугенотов, провожали их угрюмыми взглядами и старались держаться подальше.
– Что ж, по крайней мере, здесь на нас не бросаются с топорами, – резюмировал Гаро.
Рене де Сегюр постучал в ближайшие ворота, но им не открыли. Так же случилось и со следующими.
– Если так пойдет и дальше, нам придется поститься до самого Ангулема, – заметил он.
Наконец, нашли грязную харчевню, где собирались после трудного дня местные крестьяне.
– Думаю, не стоит задерживаться здесь надолго, – сказал Лаварден, – мы сейчас купим хлеба и мяса, а вам, мой принц, пожалуй, лучше бы подождать на улице. – заметил он, делая знак своему слуге следовать за ним.
Но Генрих не внял этому совету.
– Я бы тоже с удовольствием размял ноги, – ответил он, спешиваясь.
Втроем они вошли в харчевню. Посетителей было немного, но они оживленно обсуждали что-то между собой. Увидев новых гостей, они разом смолкли.
– Хозяин, собери-ка нам в дорогу пять караваев хлеба, еще мяса, сыра и что там у тебя есть, – велел Лаварден, – да поживее, мы торопимся.
Трактирщик испуганно засуетился, выполняя заказ.
– Одна серебряная монета и три медных, господин, – посчитал он, когда слуга сложил в сумку купленную еду.
Лаварден бросил на стол деньги. Хозяин с удивлением посмотрел на него, словно не ожидал, что ему заплатят. Генрих подумал, что все это было бы, пожалуй, даже забавно, если бы не гробовое молчание и хмурые взгляды, сопровождавшее эту обыденную сцену.
Когда наконец вышли на улицу, Генрих поймал себя на том, что рука его непроизвольно сжимает эфес шпаги.
***
Чтобы переночевать, свернули в лес. Лагерь поставили на берегу маленького озерка с чистой теплой водой. Оставив дежурных на часах, Генрих с удовольствием стащил с себя сапоги и пропотевшую одежду и нырнул в воду.
Вскоре на лес опустились теплые июльские сумерки. От костров вкусно потянуло дымом и жареным мясом. Генрих растянулся у огня на своем дорожном плаще и завороженно смотрел, как пламя пляшет на фоне темной воды.
Он запрокинул лицо к небу. В глубокой темно-синей вышине уже блестели первые звезды. Генрих поправил полено в костре, и сверкающие искры устремились вверх, чтобы присоединиться к своим небесным сестрам.
Агриппа д’Обинье перебирал струны гитары, негромко напевая что-то себе под нос.
– Когда я смотрю на эти звезды…, – задумчиво произнес Агриппа, – на это необъятное ночное небо… слышу шелест травы и плеск волн, я точно знаю, что Бог здесь рядом с нами. Ибо в каждой травинке спрятана частичка Его. А паписты строят свои соборы и украшают их витражами и золотом, не понимая убожества своих потуг… будто все золото мира способно сравниться с Его величием…
Генрих не мог бы сказать такими словами, но сейчас каждой клеточкой своего тела и всеми струнами души ощущал он красоту и мощь мироздания. Словно первый человек на земле, он чувствовал свою общность с огромным миром, что простирался пред ним до горизонта.
– Разве нуждается человек в посредниках, чтобы говорить с Создателем? – сказал Сегюр. – Жадные папские сановники стремятся отнять у нас это святое право, что от рождения дано каждому. Они желают присвоить себе Бога, чтобы вновь превратить людей в послушное стадо овец, бессмысленно бредущих за пастырем, роль коего католическая Церковь берет себе. Я верю, что когда-нибудь все христиане, вырвавшись из темницы папизма, обретут единение с Богом. И я готов воевать за это до последней капли крови!
Генрих улыбнулся. Все это было таким родным и знакомым, что можно было и не отвечать, ибо всякий вечер у костра сводился к таким беседам. Иногда Генрих задумывался о том, что, к стыду своему, сам он не так уж и религиозен. Когда он видел фанатичный блеск в глазах своих друзей, то вынужден был признать, что не разделяет их чувств.