Освободившиеся

— Никуда, — ответил один из них, которого звали Верситис. — Мы бились с теми силами, с кем могли, и отступали от тех, с кем биться не могли. Наш маршрут определялся боями.

— Вы видели других братьев из нашего Легиона?

— Немного, — сказал Руат Дур. — Теперь они уже мертвы.

Его голос переполняло негодование. Он был без шлема, и на лице краснели блестящие сильные ожоги. Когда он посмотрел на Курту Седда, эта же возмущение оказалось и в его взгляде.

— Все рухнуло, — проговорил Верситис. Он казался скорее не разозленным, а изможденным. Не упорным, а утратившим надежду. — Остатки нас порознь бегут по лабиринту, а бьемся мы только за свою жизнь. — Он вздохнул. — Мы еще сражаемся, но война окончена.

— Осторожнее, брат, — предостерег Курта Седд.

— Где наша цель? — судя по голосу Верситиса, он хотел получить ответ, но не верил в это. — Может, мы и отбили у Тринадцатого Легиона поверхность, но нас вышибли под землю.

— Нам еще многое нужно сделать, — сказал Курта Седд. — Я намерен выполнить нашу задачу до возвращения флота.

Курта Седд рассчитывал, что Руат Дур спросит, что же это за задача, однако вместо этого тот произнес:

— Он не вернется.

— Легион сделал здесь все, что мог, — сказал Верситис. — Нет смысла возвращаться.

— Уж не за нами, — пробормотал Руат Дур.

— Неужто ты настолько маловерен? — спросил Курта Седд. — Есть причина, по которой мы здесь. И она будет великолепна.

— Что за причина, капеллан? — сказал Герак Хакс. Он стоял сразу справа от Курты Седда. — Вы обещали нам великое откровение, но когда? Где? Не было и следа.

Курта Седд задумался, не казнить ли Герака Хакса. Он решил этого не делать. Сейчас оказалась бы полезнее демонстрация терпения, а не поступок, который могли бы счесть озлобленной жестокостью. Герак Хакс был не единственным легионером, кто придерживался подобных взглядов. Рота Курты Седда утрачивала сплоченность. Спуск начинал напоминать бесцельный путь Верситиса и Руат Дура. Эфон искал их, и после захвата командного узла он получил как минимум подобие контроля над лежащими выше районами. Борьба превратилась в медленную смерть от истощения. Время от времени, как сейчас, Пятая рота обнаруживала других Несущих Слово, которые пополняли ее ряды. Однако потери она несла чаще. Если такое положение дел продолжится, то в конечном итоге от отряда Курты Седда ничего не останется.

Такой конец предвидел не он один. Нарастало недовольство. Курта Седд не собирался давать ему возможность привести к бунту. Однако всего несколько дней назад готовиться к такому исходу не пришлось бы.

— Нам будет дан знак, — сказал он Гераку Хаксу, повысив голос, чтобы услышала вся рота.

— Нам будет дан знак, — повторил он. — Пока что мы просто недостаточно глубоко.

Он посмотрел на груду разделанных останков смертных беженцев.

— Пока что мы сделали недостаточно.

Они продолжали двигаться вглубь. Все больше и больше пещер были необжитыми. Маршруты стал сложнее, а от некоторых спусков, которые выглядели прямыми, им приходилось отказываться из–за обременявшего их Сор Горакса. Дредноут вызывал все больше раздражения, но пока что никто еще не предложил бросить его.

Звук, искажаемый каменными изгибами, поначалу достиг ушей Курты Седда как свистящий шелест. Капеллан подумал, что, возможно, слышит подземный поток. Спустя несколько минут стали различимы созвучия.

Пение.

— Это и есть наш знак, брат-капеллан? — спросил Каэлок.

Нет, — едва не сказал Курта Седд. Он искал нечто, выходящее за пределы человеческого, а сейчас он слышал языки смертных. Однако переливы песни взывали к нему и придавали надежду.

Рота пошла по длинному туннелю, который петлял настолько извращенным образом, что казалось, будто это какой–то ритуал. Мрак пронзали только нашлемные прожекторы. Затем появился свет. Он колебался и мерцал. Он словно плясал. Он словно шептал.

Пещера, где собрались культисты, была настолько низкой, что гребень на шлеме Курты Седда задевал потолок. Здесь находилось около сотни людей. Капеллан поразился, что их настолько много на такой глубине. Они стояли кругом. На них была драная одежда, смесь ряс и латаной кожано-стальной брони. Многие были изранены, хотя часть свежих ран представляла собой руны, которые они сами вырезали у себя на лбу, щеках, руках и груди. В центре пола была нарисована кровью восьмиконечная звезда. На каждой из ее вершин стояли факелы из тряпья, намотанного на человеческие кости.

Вокруг краев звезды лежали разорванные тела гразданских. В воздухе висел смрад человеческого жира и разлитых жизненных жидкостей. Некоторые из тел выглядели так, словно их пожирали, а у многих культистов была кровь вокруг ртов. Распевая, они раскачивались, и казалось, будто слова так же качаются, переплетаясь и исчезая друг в друге. Из этого звука возникал невыразимый языком смысл, который затем сам создавал звук. Шум был гортанным, текучим, царапающим. Это была песнь разрушающейся Галактики, которая расходится в стороны, открывая истекающий слюной голод в сердце вселенной.

Когда Курта Седд вошел в зал, культисты перестали петь, однако песня смолкла лишь секундой позже. Люди обернулись к нему. Они все как один повалились на колени. Прижались лбами к полу. Завопили, исторгая какофонию благодарственных восхвалений. К Курте Седду подползла женщина, голова которой была настолько изрезана рунами, что кое-где проглядывали части черепа. Она протянула руку и прикоснулась к окровавленному навершию крозиуса.

— Господин капеллан, — проговорила она хриплым от пыли и грязи голосом. — Вы услышали нас. Вы пришли направить нас.

Удивление от встречи с паствой вновь навело Курту Седда на мысли о Хуре. Память о первой учиненной им резне, кара за которую еще не наступила, никогда не уходила вглубь его разума. Тогда он обнаружил поклонение в тот день, когда подобному должен был настать конец. Теперь же он обнаруживал его там, где его быть не могло. Когда культисты подняли головы, чтобы взглянуть на него, словно на божественного посланника, он ощутил спазм отвращения. Эти люди были отребьем. Их верность старым богам не имела ничего общего с приверженностью истине. Тут не было никакой философии, лишь слепое повиновение. Ходячее мясо. Не более того.

То, что они обратились к нему, вызывало отвращение и тревогу. Воля богов продолжала ускользать от него. Мрак и глубины влекли его все сильнее, однако цель оставалась неведомой, неуловимой, выводящей из равновесия. Кроме того, он не предпринял никаких конкретных шагов для убийства Эфона. Самому себе он говорил, что нужно сперва добраться до тайны во тьме, чтобы получить средства перехватить инициативу на верхних уровнях аркологий. Однако он сомневался в собственных мотивах и решениях.

Он отвергал поклонение культистов. Его посетил порожденный сомнениями и болью порыв перебить всех в помещении. Он устоял. Культисты были преданными, а их вера подлинной. Если им хочется руководства, он поведет их. Им найдется применение. Двигаясь перед Пятой ротой, они примут на себя вражеский огонь.

При этой мысли к его сердцу словно прикоснулся холодный палец. Не культисты ли тот секрет, в поисках которого он пришел? Не они ли то оружие, которое он обратит против Эфона? Если так, в его жизни обретет мрачную симметрию.

Но нет, подумал он. Его судьбу не решит подобная горькая ирония. Он все еще ощущал сильную тягу. Секрет, дар находился еще глубже.

— Да, — сказал он женщине. — Да, — повторил он всем культистам. — Вы молились, и мы отозвались. Мы поведем вас в путь, указанный богами.

Сказанное им было правдой, но все равно казалось ложью. Он не был достоин. Его вера в богов не обладала достаточной крепостью. Оставалось слишком много мыслей, слишком много сдерживающих его обуз.

Впрочем, голос его звучал твердо. В нем была уверенность. И культисты возликовали.

Когда гам снова стих, на мгновение стал громче слышен бессвязный бред Сор Гаракса. Женщина посмотрела мимо Курты Седда на стоявшую позади него роту. Ее глаза расширились.