Бераника. Медвежье счастье

Они вообще ничего не умели… и не умеют. И учиться не хотят. Справа от печки дверь в детскую, где, укутанные во все тряпье сразу, лежат на кое-как сколоченной из занозистых досок кровати двенадцатилетняя Эмилина, десятилетняя Кристис и маленький Шон, которому всего шесть. Все трое кашляют уже почти месяц и по очереди наливаются болезненным беспомощным жаром. Только на поправку вроде — то ноги промочили, то воды холодной из колодца нахлебались, то вон в последний раз без спросу отправились на рыбалку, в очередной раз поцапавшись с деревенской детворой и на слабо соорудив себе удочки из палок и шелковых ниток… Провалились в тину по пояс, утопили пусть не единственную, но, черт возьми, чертовски дорогую по нынешним временам приличную обувь… А слова мачехи, пытавшейся как-то ограничить их самоубийственные порывы, дети дружно игнорировали.

Во-первых, папенька сказал, что они уже взрослые, во-вторых, она им не мать, она никто. Папенька ее не слушает, вот и они не станут.

Я покачала головой и вдруг пожалела, что «папенька» их уже сам повесился. Бедную исчезнувшую из этого тела девочку было жалко, а вот взрослого мужика с мозгами трехлетнего инфантила — ни капли. Наоборот, хотелось от души накостылять поганцу кочергой, так, чтобы до морковкина заговенья выбитые зубы пересчитывал, недоумок подколодезный.

Бераника как могла пыталась наладить быт бестолкового семейства. Неумело, через пень колоду… но старалась. А этот идиот не просто не помогал — еще и мешал, без конца шпыняя ее при детях и указывая на то, что благородным господам не пристало шариться по оврагам в поисках хвороста и он не позволит учить этому своих наследников. Экономить уголь ниже их достоинства, и покупать три мешка черной муки вместо одного белой — это для крестьян…

Этот, прости господи, аристократ вшивый на днях закатил грандиозный скандал из-за того, что его отчаявшаяся жена пешком отправилась на постоялый двор у имперского тракта и там обменяла свои золотые серьги на лекарство от простуды, крупу, овощи и горшок топленого сала… То, что наивную девочку обдурил ушлый хозяин трактира, — сомнению не подлежит. Но она хотя бы попыталась!

Я решительно встала с березового чурбака и расправила плечи. Ничего, баба Ника, то есть Бераника теперь. Где наша не пропадала. Что я, детей воспитывать не умею? Или с печкой не справлюсь? Или у спекулянтов золотые зубы свекровкиной прабабки на молоко не меняла? Здешних ушлых торгашей ждет знатный сюрприз.

Главный поганец сгинул — и слава богу, от Бераникиных воспоминаний о муженьке аж с души воротит. А с хозяйством и с капризами справлюсь! Дом крепкий, участок под огород есть, руки тем концом к плечам приставлены. Да я не просто выживу, я тут светлое будущее построю без всяких там теорий всеобщего счастья!

Глава 4

Поздняя весна да раннее лето — самое голодное время. Особенно для тех, кто тонкостей не знает. Прошлогодние запасы подъедены, новые еще даже не завязались толком. Лес, который я оглядела с покосившегося крыльца, начинался сразу за старым плетнем, полупрозрачный, с легкой прозеленью. Ни грибов, ни ягод, ничего.

Быстрая ревизия в доме показала, что с голоду мы прямо сегодня не умрем — полгоршка того самого обменного сала еще осталось, муки небольшой мешок, килограммов пять примерно, такой же мешок дробленого овса, четыре луковицы, кулек сушеной морковки — стакана три оранжевой трухи. И еще один большой куль в сенях — с крупной, сероватой солью. Вот и все припасы. Не густо… но умеючи можно семью накормить.

А самое радостное — в потрескавшемся деревянном ларе я нашла штук пять подвядших, позеленевших и проросших картофелин! Вот где богатство, хотя есть их мы, конечно, не будем.

Зато сама новость, что в этом мире, в этом времени, есть такая полезная вещь, как картошка, уже вселяла оптимизм. Я даже выудила из Бераникиной памяти все, что с этим делом связано, — кажется, в самом начале скорбного пути за Хребет на каком-то из постоялых дворов близ столицы сердобольная жена трактищика, перебиравшая запасы в кладовой, всучила растерянной девушке мешок с негодными в суп клубнями. И по голове погладила…

Бераника тогда настолько оторопела, что взяла и даже поблагодарила, а потом пару раз даже пыталась их приготовить. Не слишком успешно, так скажем. Ну а я другое дело. У меня от радости даже руки затряслись и планов в голове нарисовалось — вагон и маленькая тележка.

Только сейчас важнее разобраться с детской простудой. Это дело такое… запустишь, оглянуться не успеешь — и вот оно, воспаление легких. А про антибиотики здесь наверняка даже не слышали.

Ничего, мы по-простому, по-деревенски полечимся. Свекровь моя, царствие ей небесное, пятерых в деревне подняла, и ни один не помер. Знатная травница была и меня учила. Иногда и палкой… суровая была женщина.

Вон там, в конце прогалины, петли дикой малины. Ягод, конечно, днем с огнем не найти, а побеги молодые уже есть. А рядом, в тенечке, мать-и-мачеха разложила по влажной земле глянцевито неприветливые листья, подбитые снизу нежным салатовым пушком. А во-он там, за оврагом, на старом засохшем дереве, настоящее сокровище — серо-зеленые пятна лишайника. Имя у него красивое — пармелия. Вкус противный, а польза большая, особенно при простуде!

Ну и молодая крапива у самой калитки — вот уж всегда пригодится. Для начала и хватит… только еще шишек прошлогодних на растопку соберу. В углу за печью я мельком видела старый, помятый, давно не чищенный медный самовар. Надеюсь, не дырявый. Господа ссыльные даже не пытались разобраться, что это за агрегат такой, и изводили уголь каждый раз, как нужна была горячая вода.

Самовар не подвел, хотя для того, чтобы его растопить, пришлось побегать — сначала за водой в овраг к ручью, где я мимоходом обнаружила еще одно сокровище — нестаявшие пласты слежавшегося снега, потом с песочком и золой, чтобы оттереть грязь с пузатых боков, потом приспособить войлочный сапог для раздувания… зато дело пошло.

И в комнату, где лежали больные дети, я уже входила во всеоружии. Травы запарила, ушат для теплой воды нашла. Не знаю, зачем прежняя Бераника запихнула в дорожный сундук такую кучу льняных скатертей, — скорее всего, девочка в растерянности хватала первое, что попало под руку. Но мне сейчас эти добротные полотнища ой как пригодятся. И как полотенца, и как простыни, и рубашек на каждый день детям нашить. Нечего в шелках на огороде делать.

Дух в комнате стоял тяжелый — пахло болезнью, потом и давно не мытым детским телом. М-да… Младший хоть спит, а две старшие красотки вытаращились на меня непримиримо-высокомерными взглядами придворных дам, увидавших под тапочком таракана.

— Чего тебе? — самая старшая, Эмилина, натянула грязноватое розовое одеяло почти до носа. — Не видишь, нам нездоровится? Принеси лучше попить! — и повелительно махнула рукой в мою сторону.

Вот так вот. Память услужливо подсунула мне еще один кусочек пазла в общую картину жизни моей предшественницы. Хорошая была девочка, но бесхарактерная… Всех себе на шею посадила, включая детей.

Ничего, справимся. Вот только следующий осколок воспоминания подсказал, что дети еще не знают о смерти отца. Подумала об этом, и все раздражение как рукой сняло — жалко стало глупых до ломоты в сердце. Эх… это ведь мне им придется рассказать. А потом еще как-то успокоить.

Именно поэтому я не одернула старшую нахалку, а также не обратила внимания на презрительный фырк и кашель средней. Эти две меня пока не особо беспокоили. Если силы козьи морды строить есть, значит, не помирают.

А вот Шон… У мальчонки явно высокая температура, да и кашель сквозь сон мне очень не нравится.

— Ты что, оглохла?! — Эмилина очень возмутилась тем, что я ее проигнорировала. Не привыкла к такому.

— Рот закрой, а то злая муха залетит, — мимоходом, не повышая голоса, уронила я в ее сторону, — они на противный визг знаешь как из лесу слетаются? Лучше, чем на мед. Укусит за язык, он распухнет, за зубами не поместится, щеки надует, между губ вылезет. Будешь похожа на жабу. Хочешь? Нет? Умница. Ну-ка, подвинься… во-от так.