Теща

Таня писала шариковой ручкой и о возможных инцидентах не задумывалась, за нее думал я, держал перьевую для нее.

В шестом классе я отщипывал копейки от скудных карманных средств и время от времени угощал Таню любимыми «школьными» пирожными.

Но и это не было вершиной.

Однажды соседка пришла в школу со страшными темными кругами вокруг глаз, каких я у нее не видел. В этот день у нас была физкультура, после разминки Таня ни с того ни с сего упала в обморок. Физрук Алесковский без лишних слов отправил ее домой и приказал кому-нибудь проводить до порога. Я вызвался добровольцем, подождал, пока Таня переоденется в штатское за дверью девчоночьей раздевалки, потом подал пальто, сам застегнул ей сапожки, на себе дотащил до дома и передал на руки какой-то бабушке.

В седьмом, дежуря при гардеробе в рамках классной трудовой повинности, я сам бегал от окна к вешалке и обратно, ей давал сидеть на стуле. Не только потому, что так было удобнее любоваться ее великолепными коленками, просто в тесном помещении отовсюду торчали железки, а моя форма рвалась меньше, чем ее платье.

А в восьмом наша дружба превратилась в нечто вроде теплого супружества, незаметно миновавшего чувственную ступень.

Приходя на первый урок, мы нежно заботились друг о друге. Я подтягивал Тане резинку, которой она собирала пучок на затылке, она поправляла мне загнувшиеся углы воротника.

Однажды я совершил почти интимный акт: заметил, что соседкин фартук сзади застегнут неправильно, перестегнул, а после этого поцеловал ее душистые волосы.

Вершиной наших отношений – уже после того, как я застал Таню с Дербаком – стали наши обычные дежурства по классу.

На них всегда назначали парами парней и девиц, даже если они сидели на разных партах, а соседи всегда дежурили вместе.

Само дежурство распадалось на хлопоты во время уроков: подготовку доски и наглядных материалов, обеспечение учителей журналами, общий порядок – и обязательное мытье полов после окончания смены. Последний этап у всех заключался в том, что парень сидел на подоконнике, а девчонка убиралась: так полагалось в стране, где женщины клали асфальт, а мужчины лазали по горам.

Я откуда-то: то ли из журнала «Здоровье», который выписывала мать, то ли из одноименной телепередачи – знал, что девочкам нельзя поднимать тяжести, поскольку это сказывается на их будущем женском здоровье. И я не давал Тане носить ведро с водой, не позволял даже передвигать его по полу.

Это являлось из ряда вон выходящим, поскольку наш класс – кабинет русского языка – находился в одном конце коридора и примыкал к девчоночьему туалету. А мальчишеский, где когда-то хвастался звездами Дербак, лежал в другом, и до него было метров сорок, если не пятьдесят. Но я таскал оттуда неподъемное ведро, пока мы не догадались, что Таня может покараулить в коридоре, а я набрать воды в пустом туалете у девчонок.

А перед началом экзаменов мне однажды почудилось, что один из одноклассников, поганый мухортый недомерок, ее обидел. Я, тогда уже почти ставосьмидесятисантиметровый, подошел и молча ударил его в лоб – так сильно, что он отлетел, упал и поднялся не сразу. При том, что в жизни я никогда не дрался.

Вероятно, такой уровень отношений, на котором мы расстались с Таней, побудил меня ехать с водкой к доброму пьянице Мухамату. Ведь попроси меня о своем долбаке сыне какая-нибудь Сафронова или Гнедич, я бы и пальцем не пошевелил.

Но дружба с Таней осталась на уровне, лишенном страстей.

А вот с моей девочкой мы дружили, постепенно двигаясь именно от минус до плюс бесконечности.

Это длилось почти целый год.

Точнее – семь месяцев, две полных четверти, чуть-чуть от еще одной и месяц моих переходных экзаменов.

Срок, огромный по масштабам школьных отношений, которые меняются со скоростью небесных светил.

3

Конечно, дружба между мальчиком и девочкой… мягко говоря, редко является платонической.

Обычная, не наполненная чувственностью дружба может быть лишь внутригендерной; это я понимал даже тогда.

Ведь относясь к Тане как к другу, даже в восьмом классе при дежурстве, оберегая от ненужных нагрузок ее органы малого таза – как могу выразиться сейчас, подкованный женой-медиком – я все-таки ждал минуты, когда по завершению дел она будет приводить в порядок одежду.

Отойдет в угол класса, поднимет черный фартук и подол коричневого платья и подтянет спустившиеся колготки, быстро показав что-нибудь, не предназначенное для чужого глаза – например, трусики: то черные, то белые, то красные, то в горошек.

Таня, несомненно, видела, что я все вижу, но делала вид, что не видит ничего. Вероятно, сама она расценивала зрелище как плату за заботу о ней.

Ведь одноклассница дурой не была; к дуре типа моей матери, вероятно, Дербаки в школе не приставали.

Дружба между существами одного пола имела различия.

У девчонок она возникала на базе общей гендерной принадлежности, большей основы им не требовалось. И, более того, как стало известно в наши времена, отношения между взаимно симпатизирующими девочками нередко проходят через стадию необременительного лесбиянства. Ведь нежные поцелуи «просто так» очень легко превращаются в «не просто так», насыщают чувственность в период, когда иные варианты неприемлемы. А потом все это исчезает без следа.

Хотя в отношении своей жены скажу, что у нее никогда не имелось не только близких лесбиянок, но и даже просто подруг. Моя Нэлька она приемлет около себя лишь мужчин, существа того же пола для нее даже не конкуренты, а величины бесконечно малого порядка. Глядя на нее, я думаю, что женщина, имеющая подруг – не женщина, а просто существо в юбке.

А у мальчишек все сложнее.

Для дружбы требуется нечто более важное, чем наличие предмета, который в моем детстве назывался то пиской, то пипиской, то ненормативным словом.

У меня не могло найтись ничего общего с массой своих одноклассников. Не только с полностью отмороженным Дербаком, но и с относительно нормальными ребятами.

Ведь я внутренне горел математикой, а их интересовали только спортивные игры, да патлатые трясуны с гитарами, из которых самыми приличными были «Битлы». А я даже у Ливерпульской четверки любил и принимал всего лишь три-четыре песни.

Моим другом в течение нескольких месяцев был Костя. Какое-то время мы составляли единое целое, поскольку у нас имелось объединяющее начало.

Но эта дружба сверкнула и пропала, второго Костю было искать бесполезно.

Тогда мне казалось, что без Кости я пропаду. Но теперь понимаю, что и с ним у нас бы долгой содержательной дружбы не получилось.

Ведь его либидо отличалось повышенным уровнем; с созреванием гормонов он не видел ничего, кроме женских тел, которыми хотел обладать, сначала умственно, потом физически, мучимый одновременно и желанием и презрением.

Его отношение к женщинам мне кажется потребительским, хотя оно сформировалось не по его воле.

Во всяком случае, я полагаю, что ведер бы он Тане не таскал.

А я оказался обычным человеком, нормальным мальчишкой в простом смысле слова.

Женщины не стали для меня ни религией, ни проклятием.

По крайней мере, так кажется сейчас.

Испытав в соответствующем возрасте гормональный всплеск, я изучил себя, потом ударился в самонаслаждение, прошел фетишизм, фантазии, все прочие стадии.

Однако через некоторое время испробованное приелось.

Место имитированного секса заняла математика, подпитанная мыслями о будущем, которое придвинулось ближе.

Но гормоны никуда не ушли, они продолжали бурлить в моем существе, ведь я был здоров и полон сил.

Но теперь меня не тянуло работать над собой, запершись в душном туалете перед рисунком, изображающим Таню Авдеенко.

Хотелось почти того же самого, но подпитанного чем-то реальным и возвышенным.

И со мной произошло то, что случается с любым юным существом: я влюбился.