Страница 17 из 21
Они поднялись выше, в лесок; там мишенью определили скрюченное дерево на краю обрыва, можжевельник с хилой кроной, и его овальную сухобочину размером с ладонь. Первым стрелял Лорко – его стрела попала в цель, но у самого валика наросшей коры. Мартиннак отправил свою стрелу скорее в центр, чем нет. Затем, после того как сухобочину расчистили от стрел, вышел Филипп. Прошло полминуты, а он всё целился! Рагнер уж хотел на него прикрикнуть – мол, чем дольше он целится, тем сильнее устает рука, как Филипп нажал на спусковой рычаг – и его стрела угодила ровно в центр мишени! – идеальный и безупречный выстрел!
Лодэтчане шумно вскричали в радости и обняли Филиппа, как родного. Даже Рагнер его покружил и чуть не расцеловал, да опомнился – опустил «братца-Любоконя» на землю и смущенно хмыкнул.
– Он, господин мой отец, слишком долго целился! – недовольно сказал мальчик, выворачивая утиные губы.
– Стреляй, Орелиан, а не болтай! – строго сказал ему «господин-отец».
– И метить могёшь, скоко хошь! – добавил счастливый Лорко.
– Стрелу пусть уберут! – повелел мальчик.
– Как пожелаете, Ваша Милость, – усмехнулся Рагнер и пошел за стрелой. Невольно, пока ее доставал, он глянул вниз с обрыва: вроде бы неглубоко, но внизу одни валуны – упадешь, так точно переломаешь ноги, если не шею.
Орелиан Мартиннак тоже долго целился из своего детского арбалета. Рагнер отметил, что его руки дрожали, когда он решился выпустить стрелу. Сразу после, вперед старших, мальчик побежал к дереву, чтобы глянуть на итог.
– Осторожней, Орели! – недовольно крикнул ему вдогонку отец.
Орелиан искал глазами свою стрелу, но ее нигде не было: он даже не попал по стволу, и стрела улетела в пустоту.
– Нечестно! – закричал он, топая ногой и резко начиная плакать. – Не честно! Не честно! Он старше меня! Мой арбалет мельче! Нечестно! Не честно!
– Барон Орелиан Мартиннак! – строго произнес его отец. – Вам уже семь! Вы не ребенок! Вы проиграли! Прекратите теперь плакать! Это приказ!
Но Орелиан, топая ногами, требовал, чтобы ему дали снова и заново стрелять – и так, пока он не выиграет. Кричать и плакать он тоже не перестал, зато ярко порозовел. Добрый сердцем Лорко было подумал, что надо по совести поделить оленя пополам да мирно разойтись, как вдруг – топнув своей маленькой ножкой еще раз, Орелиан внезапно, со звуком осыпающихся камней, исчез с глаз. Исчезла и добрая часть того, что миг назад было краем обрыва. Дерево каким-то чудом еще держалось, но словно висело в воздухе.
– Орели!! – не своим голосом закричал «злой граф» и побежал к обрыву. Туда же устремились все остальные.
– Сами не упадите! – удержал обезумевшего отца Рагнер. – Взялись за руки, – приказал он своим людям. – Филипп, ты самый легкий – встань в конце, держись за ствол и не бойся.
Филипп не посмел возразить. Лорко убежал вниз, а пятеро лодэтчан образовали цепь, и Филипп ее замкнул. Он стоял у кривого дерева, на его корнях, практически висел в воздухе, и заглядывал в пропасть. Орелиан носил красное платье, такой же плащ и шаперон. Казалось, что среди желтовато-серых камней невозможно было не найти его, но Филипп не видел ничего красного.
Тут снизу донесся слабый тонкий голосок. Филипп заглянул еще ниже, под оголенные корни можжевельника – Орелиан, весь перемазанный землей и каменной пылью, с трудом держался на отвесном участке обрыва.
– Он внизу, жив! Но едва не падается.
– Вниз! – приказал Рагнер своим людям. – Лезьте к нему или ловите.
Те убежали, а Мартиннак срывающимся голосом проговорил:
– У него сс… лабы руки… Не успеют…
Рагнер не раздумывал – времени на это не осталось. Обнимая ствол можжевельника, он осторожно полез по корням. Дерево едва держалось – шаталось, камни сыпались. Казалось, что вот-вот и случится новый обвал.
– Филипп, граф Мартиннак, отойдите подальше! – приказал Рагнер.
Ему не ответили. А внутри дерева что-то по-комариному тонко запищало, заскрипело, посыпалось – Рагнер понял, что если он не слезет с корней, то станет оленем через минуту, а не через десять дней. Он схватился за каменный край, уместил ногу на чем-то – и полез вниз по практически отвесному склону. Спускался он левее Орелиана и видел его круглые глаза – мальчик онемел от страха, застыл, впился руками в гладкую твердь; одна его нога попала в скол, и лишь на ней он держался, зато ниже него находился вполне приличный выступ – Рагнер полз туда, стараясь поменьше смотреть в долину и на реку.
– Орелиан! – позвал он, когда оказался ниже него, на выступающем валуне. – Отпускай руки и скользи на животе вниз. Я тебя поймаю!
– Орели! – показалась голова его отца. – Давай же, не трусь!
Сверху посыпались новые камни. Вскрикнув, Винси Мартиннак отскочил от обрыва, его сын, тоже закричав от ужаса, разжал руки – и покатился вниз. Громко простонал и Рагнер – острый булыжник стукнул его по голове, и мгновенно потемнел, закружился мир; Орелиана он поймал, сам не понимая как, – тот просто-напросто сам свалился в его руки.
Снизу раздался свист. Морщась, Рагнер туда глянул – Лорко по-кошачьи быстро полз наверх и находился уж близко. Через минуту Рагнер передал ему Орелиана, держа того за шиворот, будто щенка. Лорко точно так же подал мальчика охранителю, что был ниже, тот – еще ниже, – и вскоре Орелиан надрывно ревел у реки.
Рагнер спустился последним вниз – его друзья уже отошли к лошадям: рылись в сумках у седел, искали что-то. Винси Мартиннак дожидался Рагнера. Он держал сына на руках, поглаживал его по спине, а тот обнимал его за шею и продолжал, судорожно всхлипывая, плакать.
– У вас кровь, Ваша Светлость, – сказал Мартиннак.
Рагнер тронул волосы справа от макушки, и сморщился от острой боли. По его виску струйкой текла кровь, огибая щеку и капая на плечо, на черный, грязный камзол.
– Пустяки, – сказал он, направляясь к реке.
– Нет, это не пустяки, – пошел за ним Винси Мартиннак. – Отныне в моем доме нет более желанных гостей, чем вы и ваш друг, барон Нолаонт. Я уже пригласил его к себе на празднество Перерождения Воды. Премного надеюсь видеть и вас с супругой.
– Я ей скажу… – говорил Рагнер, умывая лицо. – Наверно, она уж заскучала среди сильван и захочет развеяться в свете. А если и впрямь желаете отплатить добром, то прекратите стращать округу. Вам же хуже – в ваш город даже покойников на успокоение не возят, не говоря о лавках…
– Ну… вы должны понять – лиисемцы из вашего имения были подсудны герцогу Лиисемскому, а мы – мартинзанцы! Хлопотно поддерживать порядок на границе, когда у нас разные законы. Но, конечно, отныне всё изменится – мы с бароном Нолаонтом обо всем договоримся.
На том они и распрощались. Друзья залили Рагнеру голову куренным вином, прижгли рану каленым железом и накапали туда воска, как делала Соолма. Голова у него, правда, всё равно гудела, несмотря на воск. Мигрень приспела, когда он ехал верхом на коне. В какой-то момент Рагнер остановился, спешился, отошел, тяжело дыша, к кустам – и там его вырвало.
Тем не менее, когда он воротился в сумерках домой, то уже улыбался. Несли на своих плечах гордые охотники привязанного к рогатине за ноги оленя. Его ветвистые рога почти касались земли, мяса хватило на пир всей деревне; голову оленя Лорко собирался отправить к чучельнику в Гайю. А сильнее всего землеробы обрадовались тому, что «злой граф Винси, Боже прости, Мартиннак» хочет дружить с их господином, значит, и их более «не убиют» в Гайю.
________________
Празднество Перерождения Воды знаменовало собой начало календарного лета и, бесспорно, это торжество в Лиисеме было одним из самых красивых. К последнему благодаренью Нестяжания люди плели цветочные гирлянды, ночью украшали ими колодцы и источники, а в реки бросали венки – по поверью, если венок доплывет до моря, то любое желание исполнится. Еще несколько дней после можно было видеть эти кочующие цветочные послания, соединившиеся в пестрые хороводы. Зловредные речные русалки – утопленницы, чьих тел не нашли, мстили людям за то, что сами не знали любви в своем водном царстве – хвостатые красавицы гнали венки с текучей воды в заводи – и те усеивались коврами из аквилегий, купальниц, маргариток или незабудок. Неравнодушные люди заботливо отталкивали венки от берегов, надеясь, что и об их желании кто-то точно так же позаботится. Иногда среди знакомых бутонов попадались неизвестные, из других далеких краев или королевств. Как ни восхитителен бы был такой цветок, его из воды не брали, но могли запомнить или зарисовать. Так, к примеру, узоры из ирисов издревле встречались на севере Орензы, где отродясь «лилии-мечи» не росли.