Ломоносов. Русский Леонардо

А.И. Львович-Кострица счел нужным подчеркнуть, что Ломоносов во время пребывания в университете не только приобрел обширные познания в науках и солидное умственное развитие. Вместе с тем, по мнению писателя, «развились и слабые стороны его характера, особенно пристрастие к крепким напиткам, от которых наш ученый не мог отделаться в течение всей своей жизни и которое свело его преждевременно в могилу».

С таким мнением трудно согласиться. О том, что Михаил Ломоносов (в отличие от Виноградова) не тратил много денег и времени на кутежи, свидетельствует уже тот факт, что учился он превосходно. О нем Христиан Вольф написал: «Нисколько не сомневаюсь, что если он с таким прилежанием будет продолжать свои занятия, то со временем, по возвращении в отечество, сможет принести пользу государству, чего от души желаю».

И еще: «Я не могу не сказать, что в особенности Ломоносов сделал успехи в науках; с ним я чаще имел случай говорить». То есть к нему чаще других обращался Ломоносов, и, ясное дело, не по пустякам.

Показательный факт: вернувшись в Петербург из зарубежной командировки, Ломоносов еще дополучил положенное ему жалованье. А тратил он немалые средства на приобретение семи десятков книг на латинском, немецком и французском языках. Среди них – научные и философские труды, классика художественной литературы.

Что имел в виду почтенный профессор, говоря о «пристрастии к женскому полу» русских студентов? Кто и что об этом ему сообщил? Возможно, с ним побеседовала Екатерина Цильх, вдова уважаемого марбургского бюргера, пивовара и церковного старосты Генриха Цильха. У нее снял комнатку с пансионом русский студент Михаэль Ломоносов. Он с особенной страстью упражнялся в немецком языке с ее шестнадцатилетней дочерью Елизаветой Христиной, и у них вскоре обнаружилось нечто большее, чем романтическое увлечение.

В феврале 1739 года молодые люди обвенчались. Михаил Ломоносов был влюблен всерьез. Об этом свидетельствуют его стихотворные переводы того времени, воспевающие любовь. Однако невесте пришлось проститься с женихом на долгий срок по независящим от него обстоятельствам. Первое – отъезд во Фрейберг.

…К прибытию русских студентов у Генкеля во Фрейберге уже была инструкция от барона Корфа: «Эти три лица в прилежании и успехах своих очень не равны между собою; в мотовстве же как бы превосходят друг друга… Вследствие этого Академия наук нашла себя вынужденною уменьшить отныне стипендию трех студентов и каждому из них, вместо прежде назначенных в год 300 рублей, выдавать на содержание только половину, то есть 150 рублей».

Предписывалось: «Студентам же, кроме одного талера в месяц, назначенного им на карманные деньги и разные мелочи, не выдавать никаких денег на руки, а между тем объявить везде по городу, чтобы никто им не верил в долг, ибо если это случится, то Академия наук за подобный долг никогда не заплатит ни одного гроша».

В таких суровых условиях учеба шла отлично. Ломоносов изучал минералогию и металлургию; четыре месяца переводил статьи и проводил химические опыты с солями для молодого графа Готлиба Фридриха Вильгельма Юнкера, члена Петербургской Академии, приехавшего в Германию для изучения соляных промыслов.

Тот год был отмечен первым значительным успехом Ломоносова как поэта. Он сочинил и послал в Петербург «Оду блаженные памяти Государыне Императрице Анне Иоанновне на победу над Турками и Татарами и на взятие Хотина 1739 года». Она – впервые на русском языке – написана ямбом.

К стихотворению он приложил «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором рассказал, как начал писать стихи тоническим размером, и привел примеры своих опытов. Особо отметил: «Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может».

Готлиб Юнкер оплатил почтовые расходы. В академических кругах Петербурга сочинение Михаила Ломоносова и его мысли по теории поэзии произвели некоторое замешательство. Тредиаковский в пространном письме изложил свои возражения против новаторства молодого поэта (это послание не отправили в Фрейберг во избежание излишних почтовых расходов).

С этих пор имя поэта Ломоносова приобрело известность.

Отношения между Генкелем и Ломоносовым сравнительно быстро стали обостряться. Первой причиной было скудное содержание, которое получали русские студенты. Генкель убедил руководство Петербургской Академией наук, что они не могут обойтись стипендией в 200 рейхсталеров в год, и получил прибавку – по 50 талеров на каждого. Однако на личные расходы он продолжал выплачивать им прежнюю незначительную сумму.

Была и другая причина, не менее веская: Генкель продолжал проводить с ними рутинные химические лабораторные занятия, постоянно откладывая обучение горному делу.

«Первый случай к моему поруганию, – писал Ломоносов секретарю и библиотекарю Петербургской Академии наук Иоганну Даниилу Шумахеру в ноябре 1740 года, – представился ему в лаборатории в присутствии господ товарищей. Он понуждал меня растирать сулему. Когда я отказался, ссылаясь на скверный и вредный запах, которого никто не может вынести, то он не только назвал меня ни на что не годным, но еще спросил, не хочу ли я лучше сделаться солдатом, и наконец с издевательскими словами выгнал меня вон.

С горем и досадой я вынужден был переварить подобный комплимент, да к тому еще попросить у этого господина прощения. Вскоре после того он без всякой причины прогнал меня из прежней моей квартиры в другую, которая была не дешевле и не лучше, а причина была следующая: хозяином был доктор медицины, с которым он по какому-то поводу поссорился; я же принужден был заплатить 2 рейхсталера за переноску вещей, да сверх того столько же дать хозяину, поскольку еще не истек срок, на который я нанял комнату. Этим он, однако, не удовольствовался, а искал случая задеть меня еще сильнее, в чем и успел. Ввиду того что все нужные нам припасы он брал у своего тестя, платя ему за них очень щедро, он в конце концов решил сберечь деньги и отделаться от нас в месяц 4 рейхсталерами, на которые нам совершенно невозможно было себя содержать. Поэтому я в лаборатории стал просить его о прибавке, но он отвечал, что, если бы нам даже пришлось просить милостыню, он все же ничего нам больше не даст».

По словам Генкеля, все началось с того, что Ломоносов наотрез отказался выполнять лабораторное задание. «Видя, что он, кажется, намерен отделаться от работы и уже давно желает разыгрывать из себя господина, – писал Генкель в рапорте Академии наук, – я решил воспользоваться этим удобным случаем, чтобы испытать его послушание, и стал настаивать на своем, объясняя ему, что он таким образом ничему не научится, да и здесь будет совершенно бесполезен: солдату необходимо понюхать пороху».

Генкеля раздражали знания ученика («желает разыгрывать из себя господина»), которого заставляли негодовать ученические штудии, тогда как у Христиана Вольфа, по его мнению, они это проходили с более квалифицированными объяснениями. Генкеля более всего выводили из себя самостоятельность, гордость, незаурядные знания и здравые рассуждения русского студента. По словам Ломоносова, «в то же время он презирал всю разумную философию, и когда я однажды, по его приказанию, начал излагать химические явления, то он тотчас же, ибо это было сделано не по его перипатетическому концепту, а на основе принципов механики и гидростатики, велел мне замолчать, и с обычным своим умничаньем поднял мои объяснения на смех, как пустую причуду». Михаилу было 28 лет; он был сложившимся мужчиной и в физическом, и в умственном отношении.

Научные основы химии тогда еще только формировались. Не было даже четкого разделения наук. Физику называли экспериментальной философией, химию причисляли к алхимии, медицине или говорили о единой «физико-химии»; вместо геологии было горное дело. А знаменитый английский философ Гоббс утверждал, что лабораторные опыты лишь затрудняют познание реальных природных процессов. (В таком суждении есть доля правды.)