Страница 7 из 13
В этот вечер Кезия не закрыла ставней, а, напротив, зажегши свечи, поставила их на каждом окне, всё ещё надеясь, что свет их наведёт скорее священника на настоящую дорогу, если он ещё жив, но заблудился и отыскивает дорогу к своему дому.
«Господи, спаси, помилуй и сохрани всякую живую душу», – мысленно молилась она, качая на руках девочек-малюток и в то же время думая о кораблях на море, о путешественниках, которые теперь переходят через болото по разным направлениям, о застигнутых метелью стадах овец и о поезде, завязшем в снегу.
Рэй сидел перед камином, обхватив ручонками свои голые колени, так как он был уже совсем раздет, и смотрел на огонь, широко раскрыв глаза и рот.
– Няня, не укладывай меня в постель, – сказал он, – пожалуйста, прошу тебя!
Кезия согласилась на его просьбу и, уложив других детей спать, позволила ему остаться сидеть с ней у огня.
– Отчего ты не хочешь ложиться спать, мой милый? – спросила она его, когда часы с кукушкой пробили девять.
Рэй вздрогнул.
– Оттого, что когда я лег спать вчера вечером, то я видел во сне папу, что он лежит мёртвый в снегу, а Божьи птички закрывают его листьями. Вот мне и кажется, что я опять увижу такой же сон.
– Ах ты, бедняжка!
Он положил свою голову к ней на плечо, и они продолжали сидеть таким образом перед огнём камина.
Часы с кукушкой пробили десять.
Вдруг на дворе послышались голоса и скрип шагов по снегу, залаяли собаки и в окнах снаружи мелькнул огонь зажжённых факелов. Рэй и его няня в одну минуту вскочили и, бросившись к двери, поспешно отворили её. Тут они увидали нескольких человек, несущих кого-то на носилках, и в эту самую минуту тот, который шёл впереди, закричал:
– Маленький барин, гляди-ка сюда! Мы несём тебе твоего отца. Младенец Христос помог нам найти его в канун своего праздника… Нет, нет, не бойся! Он жив!
Рэй, как сидел, босой выскочил на снег.
В продолжение нескольких минут происходила страшная суматоха; потом крестьяне бережно положили носилки на пол перед топившейся печкой, сняли плащ, который был наброшен на них, и глазам Рэя предстала неподвижно лежавшая фигура его отца. Его глаза были закрыты, но помертвевшие бледные губы шептали чуть слышно:
– Не бойся, сынок… я ещё жив!
Рэй зарыдал и бросился целовать своего отца так, как никогда не осмелился бы поцеловать его прежде.
Отправившись из Тамслейга в обратный путь домой, священник благополучно прошёл полпути через болото, несмотря на порывистый ветер и снежную метель. Но с наступлением темноты он потерял дорогу и, сбившись с неё, продолжал идти, сам не зная куда. Снег залеплял ему глаза, ноги едва передвигались, и, набредя случайно на какое-то углубление в скале, вокруг которой росли деревья, он приютился тут, закутался в свой плащ и стал пережидать метель в надежде, что скоро рассветёт. Но ветер, как бы рассвирепевший ещё более, вырвал с корнем соседние деревья, которые повалились с ужасным треском, увлекая в своём падении обломки скалы и совершенно загородив собой отверстие того углубления, где нашёл себе временное убежище измучившийся путник. В этом-то самом месте провёл он канун Рождества и половину праздничного дня, полузамёрзший, голодный, с отчаянием в душе, между тем как его прихожане отыскивали его по всем направлениям, а маленький Рэй просил Бога «не сердиться на папу». Его страшно клонило ко сну, но он всячески старался превозмочь себя, зная, какой роковой исход будет иметь этот сон; тем не менее он считал себя окончательно погибшим, заваленным безвыходно обрушившимися камнями и вырванными с корнем деревьями, из-за которых голос его никем не мог быть услышан в этой безлюдной пустыне.
Смерть была перед ним лицом к лицу, и её грозный призрак заставил его пожалеть о многом и в ещё большей степени во многом раскаяться. Он с грустью и с укором совести думал о своих бедных детишках и вспомнил, как безжалостно упрекал своего старшего сынишку в его сострадании к птицам за крохи хлеба, которым он сам был бы так рад в настоящую минуту и за которые поблагодарил бы Бога как за великую Его к себе милость! А когда до его слуха донёсся звук шагов человека и лай его собственной собаки, той самой собаки, которую он часто привязывал на цепь и даже бил; когда потом шаги эти всё приближались и люди наконец подали ему шест, за который он ухватился; когда его вытащили наружу и он опять увидал ясный, усеянный звёздами небесный свод, то силы совершенно оставили его и он упал без чувств. Он находился под снегом в продолжение целых тридцати часов.
Теперь же, лежа перед топившейся печкой в своём собственном доме, чувствуя в своём теле возвращающуюся благотворную теплоту и любуясь отблесками огня на золотистых волосах Рэя, он протянул к нему свои ослабевшие руки и горячо обнял своё дитя.
– Сынок мой дорогой! Я был жесток по отношению к тебе… Прости меня!.. Теперь, когда Богу было угодно пощадить мою жизнь, я постараюсь сделать счастливой и твою, и жизнь твоих братьев и сестёр!
– А что же ты ничего не сказал о птичках, папа? – робко произнёс Рэй.
Отец его невольно улыбнулся.
– Теперь ты можешь каждую зиму постоянно вывешивать под окнами дома хоть по целому решету зёрен для птиц, как это делается в Швеции, судя по рассказам, напечатанным в твоей книжке. Я теперь по собственному опыту знаю, каково умирать под снегом.
Рэй прильнул головой к груди отца и был вполне счастлив.
С наступлением утра, ясного и тихого, он получил в своё распоряжение целое решето зёрен, которые он вынес на двор, причём имел радость видеть, как со всех сторон слетались к нему, щебеча и чирикая, разные птички, а проворные и смелые воробьи явились прежде всех.
– Вот, видно, Бог услыхал меня, когда я просил Его, чтобы Он не сердился на папу, – сказал Рэй Робу, который, не желая ни в чём отставать от брата, ответил в свою очередь:
– Ведь и я также просил об этом Бога.
И оба мальчугана, взявшись за руки, счастливые, довольные, подняли свои глаза к небу, голубой безоблачный свод которого как бы уносился в беспредельное пространство.
О’Генри
Дары волхвов
Один доллар восемьдесят семь центов. Это было всё. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.
Единственное, что тут можно было сделать, – это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слёз, вздохов и улыбок, причём вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингхем Юнг». «Диллингхем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингхем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но, когда мистер Джеймс Диллингхем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» – и нежные объятия миссис Джеймс Диллингхем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.
Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у неё только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот всё, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Её Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.