Страница 28 из 41
— Смотри, смотри, — сказал один из них, молодой парень, показывая газету, — наш-то заведующий и писатель еще! Глянь, фельетон-то какой отмахал. «Из дневника уфимского буржуа», — прочитал юноша. Вокруг него столпились люди. Мерно стучала типографская машина, то и дело появлялись новые экземпляры газет, на которых стояла дата: «14 января 1919 г.» Рабочие внимательно слушали читавшего.
Дружба с типографскими рабочими после появления фельетона стала еще крепче.
Как-то однажды, во время обеденного перерыва, к молодому наборщику Ганцерову подошел его друг, тоже наборщик, Андрей Сокуров.
— Ты хотел поближе с Гашеком познакомиться. Смотри, вон он идет.
В наборный цех в сопровождении метранпажа входил заведующий.
Степан поднялся с табурета и, обрадовавшись тому, что увидел писателя, неожиданно для себя громко рассмеялся.
Гашек заметил его, подошел и, поздоровавшись, спросил:
— Над чем вы это так весело смеетесь?
— Над тем буржуем, у которого белогвардейцы украли дочь, часы и шесть тысяч, товарищ Гашек. Здорово вы его разделали, — вывернулся Ганцеров.
— Вот хорошо. Спасибо. Я очень рад, что угодил вам, — сказал Гашек приветливо. А глаза его лукаво улыбались. Немного помолчав, он добавил:
— Кстати, я недавно узнал, что ваш гениальный писатель Николай Васильевич Гоголь тоже имел удовольствие выслушать похвалу за свои первые рассказы «Вечера на хуторе близ Диканьки». Так что я очень польщен вашим отзывом.
— Это было давно, — с серьезным видом ответил Степан, — я еще тогда маленьким был.
Гашек удивленно посмотрел на Ганцерова, затем весело рассмеялся и, крепко хлопнув его по плечу, сказал:
— Да ты, оказывается, с перцем. — Прищурив один глаз, Ярослав посмотрел на своего нового друга и в выражении его лица было так много подкупающей простоты и добродушного юмора. — Будем знакомы. Ну, не стану мешать. — И быстро пошел к столу метранпажа, стал оживленно с ним говорить, иногда заглядывая в свой блокнот.
— Интересный человек и, видать, простой, — сказал Андрей Сокуров, когда Гашек отошел.
— Это точно. Простой, — ответил Степан. — До того простой, что я хотел дернуть его за козырек.
— Зачем?
— А чтобы посмотреть, как он будет выглядеть в фуражке набекрень, — сердито ответил Ганцеров.
Андрей фыркнул, тут же испуганно оглянулся в сторону, где стоял Гашек, и, грозя пальцем своему другу, присел за реал.
Рабочим очень нравилось, что Гашек часто разговаривал с ними, держался просто, по-товарищески, много шутил, поддерживал бодрое настроение. В то же время не терпел разболтанности, разгильдяйства, сурово относился к нарушителям дисциплины, порой сам бывал «виновником» нарушения.
По газетным делам понадобилось Сорокину быть в типографии. Пришел, и его глазам предстала картина: перед почти закрытой в цех дверью стоял Гашек и внимательно прислушивался.
Застигнутый врасплох, Ярослав смутился, а потом вполголоса, чтобы никто не услышал, объяснил:
— Понимаешь, в сложное положение попал. Я как заведующий должен строго следить за тем, чтобы никто не занимался посторонними делами во время работы. Но вот приходит от тебя мой фельетон в набор, рабочие собираются у наборных касс и начинается громкая читка. А мне страшно хочется услышать, как они понимают, как реагируют. Прежде все мои рассказы проходили первую «цензуру» в кабаках, пивных, там я сам читал. А теперь вот другая, куда более серьезная цензура.
— Так зачем прячешься? Подойди — и послушай.
— Э, не та картина. Я же начальник. Нарушение.
— В порядке исключения.
— Могут не все сказать. А тут меня нет, но я — есть. И волки сыты, и овцы целы. Кстати, среди них есть просто артист, он всякий раз и читает.
— Кто же?
— Степан Ганцеров. Вот слушай. — И Гашек прильнул к двери. То и дело раздавался громкий смех. А когда чтение закончилось, все сразу заговорили, зашумели.
— Пойдем-ка отсюда скорее, — зашептал Ярослав, явно довольный, что удалось дослушать до конца, — а то как бы не влетело нам. Шпионаж получается. В пользу иностранного государства.
Он лукаво улыбнулся, и друзья быстро удалились.
12 января в 4 часа дня в доме № 3 по Губернаторской улице, где помещался Политический отдел Пятой армии, состоялось партийное собрание иностранных коммунистов. Секретарем Уфимского комитета партий иностранных коммунистов был избран Ярослав Гашек.
И с первых же дней Гашек, несмотря на огромную занятость в типографии, отдает много сил партийной работе. Его часто можно видеть на многолюдных митингах.
Телеграф и печать во все концы разнесли трагическую весть: 15 января бандой немецких офицеров были зверски убиты выдающиеся деятели международного революционного движения, основатели Коммунистической партии Германии Карл Либкнехт и Роза Люксембург.
Это известие глубоко потрясло Гашека. Вечером в редакции состоялся траурный митинг. Ярослав, сидя у окна, молча слушал выступавших. Иногда взглянет в темное стекло, запишет что-то на листке бумаги и снова слушает…
После митинга он подошел к Сорокину и подал исписанный листок.
— Посмотри, пожалуйста, — тихо проговорил Гашек.
Сорокин прочитал: «Два выстрела».
В газете «Наш путь» эта заметка появилась 21 января. Весь номер был посвящен памяти двух замечательных борцов за дело рабочего класса.
«Мы все чувствуем, — писал Гашек, — что эти два выстрела должны превратить весь мир в пожар. Не может быть сегодня ни одного рабочего, который бы не знал, что ему делать и как бороться со всеми виновниками смерти великих вождей германского пролетариата.
Каждый рабочий и крестьянин знает, что эти два выстрела — символ атаки международной буржуазии на революционный пролетариат, и что нельзя тратить времени, рисковать жизнью других работников Великой Революции Труда и что надо сразу покончить с буржуазией…»
С большой внутренней силой звучал заключительный призыв Гашека: «Эти два выстрела нам сказали ясно: „Винтовку в руки! Вперед!“»
Кровью обливались сердца простых людей. На фабриках, заводах, в деревнях и селах Республики Советов, в воинских частях Красной Армии, повсюду проходили митинги, собрания. Рабочие, крестьяне, красноармейцы клеймили врагов пролетариата, социал-предателей Германии. И среди тех, кто особенно часто выступал перед народом, был Ярослав.
Политотдел Пятой армии устроил собрание в Новом клубе (ныне здание уфимского Дома офицеров Советской Армии). Затаив дыхание, слушает выступавшего Гашека 24-летняя накладчица типографии Шура Львова. Эта простая девушка, всегда веселая, неунывающая, трудолюбивая, снискала искреннюю любовь и уважение у всех работников типографии.
«Наша Шурочка», — так тепло и нежно называли они ее.
И в самом деле, в ней были обаяние, сердечная простота, чуткость к товарищам. Шура, как никто, умела с улыбкой, веселым видом переносить все невзгоды трудных военных лет.
Глубоко взволновала девушку речь Гашека. Его слова о всемирной революции, о Советской власти, о том, что, наконец, в России настала счастливая жизнь для простых людей, нашли в ее сердце живой отклик.
Долго она не могла забыть этого вечера.
И надо же так случиться, что на следующий день Гашек, проходя по цеху, остановился около литографского станка. Постоял, посмотрел, как Шура кладет чистые листы на камень, взял в руки оттиск, почитал и ушел, не сказав ни слова.
В следующие дни подобное повторялось еще несколько раз. Девушка не на шутку встревожилась: «Может, не так что делаю… Но почему не скажет?»
Высказывала тревогу подругам своим:
— И чего он придирается ко мне? Наверное, недоволен работой моей. Ой, чем все это кончится…
Где ей было знать действительно, чем все это кончится? Впрочем, если бы она хоть мельком взглянула на «страшного» начальника, когда он останавливался около нее, то обязательно бы заметила, как внимательно и ласково следит он за движениями рук ее, как нравится ему стоять здесь и молчать…
Но ничего этого Шура знать не могла. И потому однажды, когда Ярослав подошел, не выдержала и спросила его, чуть не плача: