Страница 4 из 5
Так продолжалось несколько недель, пока наконец кто-то в этом доме не пожалел меня и не пригласил в гости. Я был самым счастливым мальчиком на земле, и она была счастлива с кем-то поиграть, потому что ее не пускали на улицу. Весь день мы играли с ее игрушками, в основном с куклами, и она угощала меня чаем в своем крошечном сервизе. Я там пробыл весь день, пока за мной не пришла няня.
Эта любовь длилась все лето. Но однажды я долго-долго ждал, и никто не появился. Кто-то сказал, что они уехали. Мне казалось, что солнце село и никогда больше не взойдет. Сердце у меня было разбито, и я плакал горькими слезами каждый раз, как вспоминал ее. Даже сейчас я вижу ее мальчишескую стрижку, ее аккуратную маленькую тельняшку с квадратным белым воротником и голубую плиссированную юбку, ее большие голубые глаза и каштановые волосы. Ей было семь лет, и звали ее Наташа. Ее отца обвинили в спекуляции и порче советского имущества. Он был арестован и получил десять лет лагерей. Если она выжила, то сейчас ей 82.
Такие события происходили снова и снова. Один за другим исчезали друзья моего отца. Потом беда добралась и до нашего дома, когда брат моего отца был арестован и сослан «без права переписки». Это означало расстрел. Он был профессором физики и математики, и каким-то образом его обвинили в предательской деятельности. Это могло быть что угодно. Может, он посетил лекцию кого-то, кто критиковал Ленина во время Гражданской войны. Может, он получил письмо от кого-то не того. Может, он на кого-то не так посмотрел. Что бы это ни было, весь университет тоже оказался виновным, потому что вслед за ним были арестованы директор и весь факультет. Моей двоюродной сестре сказали, что ее отец враг народа, и вывели из аудитории. Ей сказали: «Тебе нельзя тут находиться. Ты не можешь посещать университет».
Потом террор приземлился прямо у меня в комнате. Исчез мой любимый папа. В течение двух недель мы понятия не имели, где он. Потом каким-то чудом он появился. Мы никогда об этом не говорили, но он срочно оставил свою высокооплачиваемую работу частного адвоката и через три месяца безработицы нашел позицию адвоката в правительственном учреждении. Я был страшно напуган, когда он исчез без какого-либо объяснения. Все молчали. Мы стали бояться, что любое наше слово может быть неверно истолковано, может быть подслушано каким-нибудь секретным осведомителем. В это безрадостное время мой отец целыми ночами сидел в гостиной, и слышно было, как он снова и снова глотает водку.
Однажды, проснувшись, я услышал шепот: «…шшш, шшш, – шепот, шепот… – кого-то убрали… кого-то убрали… Тухачевский…». Вы боитесь громко говорить… даже сказать, что их нет… все ведут себя как будто все в порядке. Так и должно быть. Через два-три дня газеты полны: «…враги народа, предатели, связались с немецкими шпионами, продавали русские секреты».
Как я помню, огромные портреты четырех очень знаменитых советских генералов украшали высокие серые стены моей школы. Ленты, медали, звезды и медные пуговицы блестели на их мундирах. Они пристально смотрели немного вверх. Их гладкие волосы были зачесаны назад. Однажды, когда я был в десятом классе, я шел в школу, и стены были пусты. Эти генералы перестали существовать. Никто не спрашивал, почему убрали портреты, и никто ничего не объяснял. Потом их объявили «врагами народа».
В том же году, посреди всех этих потерь, я встретил красивую девочку Катю, которая стала моей подружкой. Ее отец, командующий бригадой на Кавказе, был арестован, и с тех пор его никто не видел. Поскольку у ее мамы были тут друзья, они переехали в Нижний, и Катя оказалась в моей школе и в моем классе. Я в нее по уши влюбился. Потом Катя с мамой переехали в Ленинград, и я был безутешен. Во время войны они там попали в блокаду.
Однажды я сам видел, как человек исчез. На нашей улице жил сумасшедший. Когда он шел по тротуару, он мог топнуть правой ногой по дороге, и разразиться самым непристойным матом при всех – мужчинах, женщинах, детях. Ему было без разницы. Этого человека все боялись. Его звали Яков Гальперин. Говорили, что он был евреем, героем Гражданской войны и что он потерял рассудок после нескольких допросов у белых. Мои родители достаточно хорошо его знали, потому что всегда останавливались с ним поговорить. Он разговаривал как нормальный человек, но время от времени мог топнуть правой ногой, жутко выругаться и продолжал говорить как ни в чем не бывало. Я не думаю, что он был сумасшедшим.
Его жизнь закончилась неожиданно. Владимир, бывший офицер Красной армии, узнал Гальперина, когда тот выходил из трамвая, и рассказал следующую историю. Во время Гражданской войны он с другими красными попал в плен к белым. Их приговорили к расстрелу ранним утром на следующий день. Владимир был тяжело ранен и притворился убитым. Когда он там лежал, он видел Якова Гальперина, стрелявшего по тем, кто еще шевелился. Владимир заявил о нем в ЧК, и его забрали.
Хоть я и не все понимал, я знал, что происходит что-то плохое. Раз или два в месяц мы видели, как колонны арестантов проходят через город, как их сажают в поезда и увозят. Внезапно начали пропадать папины друзья. Помню, как мы однажды пошли в гости к очень хорошему другу и обнаружили, что их квартира опечатана. Соседи нам сказали, что ночью пришли люди, арестовали их и увезли и что им нельзя ни звонить, ни писать. Вы приходите в гости к друзьям, а их нет! Где они? В сибирских лагерях. Почему они там? Кто знает? Это могло быть что угодно или ничего. Через несколько лет они вернулись. Он потерял все зубы. Она потеряла почти все волосы. Они были в ужасном состоянии.
Я помню, на улицах появились толпы нищих. Так много я их раньше не видел. Женщина с ребенком подходила к нашему окну.
– Пожалуйста, кусочек хлеба. Пожалуйста, кусочек хлеба.
Няня давала им сколько могла. Мама работала, папа работал. Но потом, очень скоро, наши собственные запасы стали иссякать.
Разные люди исчезали и почти никогда не возвращались. Тс-с-с. Кого-то забрали. Никаких объяснений. Я инстинктивно чувствовал, что не нужно спрашивать, что случилось. Наверное, они плохо поступили. Я вроде и не был запуган, но вопросы без ответов отступали в подсознание и проявлялись в чувстве осторожности и привычке молчать. Мы принимали эту жизнь. С одной стороны, мы верили пропаганде, но при этом старались не высовываться, а то можно было самому попасть под расстрел. Я играл с друзьями в бильярд и шахматы и читал и перечитывал любимые книжки.
В 1939 году наш дом конфисковали и поселили в нем членов партии. Нам оставили две комнаты, а кухню сделали общей. Мама не могла этого перенести, и мы обменялись с другой семьей. Они получили две комнаты в большом кирпичном доме, а мы перебрались в маленький домик, который был целиком наш. Няня осталась в старом доме.
Вскоре после переезда случилось так, что я шел недалеко от старого дома и упал в обморок прямо на улице. Мне повезло, что как раз в это время няня возвращалась из церкви и увидела несколько человек возле лежащего мальчика.
– Это мой мальчик, – сказала она.
Ей помогли занести меня к ней в помещение… в комнату, где я вырос. Это было как вернуться домой. Тут я чувствовал себя дома больше, чем на новом месте. Я проснулся в ее кровати, и она ухаживала за мной две недели. Все это время она спала на полу. Доктор сказал, что у меня легочная инфекция, вероятно пневмония.
Пропаганда
Правление Сталина становилось все более жестким. По мере эволюции его безумного режима в нашем доме росло напряжение. Мама курила короткие русские папиросы одну за другой. Новая экономическая политика была отменена. Застолья с друзьями ушли в прошлое. Все силы были направленны на промышленное развитие.
Мы снова и снова слышали про Павлика Морозова, 13-летнего мальчика, который донес в ГПУ на своего папу-кулака. Папу арестовали и расстреляли, а Павлика убили в семье. Теперь Павлика объявили советским мучеником и героем, примером для всех нас. Сын, предавший отца во имя Сталина, занимал очень важное место в официальной пропаганде.