Дерзкие рейды
(Повести)

— А сейчас будто подменили Зинку! — изумлялась Нина. — Вам трудно представить, до чего долго не могли тогда успокоить ее.

— Удивляться нечему, — Леля выпрямилась, глаза ее вспыхнули. — Зина поняла, как зыбка грань, отделяющая нас от уже погибших. И радуется вот, что жива, танцует, веселится и больше себя не чувствует живущей за счет воюющих.

Утро 8 ноября. На каменных воротах — сверкающая изморозь. Ясное небо, леденящий ветер.

Бударов и Винцента долго шагали молча. Наконец он спросил:

— Ты обратила внимание на черноглазого паренька в подъезде по Красноказарменной?..

— Это к нему ты подходил?

— К нему.

— Не рассмотрела его.

— Плохо! Ненаблюдательная, выходит. Зато он каким-то образом узнал, что я формирую группу, и увязался за мной. А ты заметила, что возле горкома комсомола парни инстинктивно сбивались в дружные кучки. Вроде бы шестым чувством выбирали друг дружку.

— Как я тебя! — Винцента легонько сжала его локоть. — Думаешь, что я не наблюдательная? Напрасно. Пока вела в падеграсе симпатичную Зиночку, то подметила, как лейтенантик, украшенный шрамами, подскочил к тебе да на меня показывал.

— Ну и что? — Бударов смущенно покосился на Винценту.

— То самое… Ты бы должен — одернуть! Девушки не терпят, когда на них пальцем показывают.

— Но техник-лейтенант показывал вовсе не пальцем!

— Ну, всей пятерней. Ты должен был одернуть своего заместителя.

— Откуда взяла? Кто наболтал? — спросил Бударов.

Винцента приостановилась, отмахнула край шали. Стал виден один смеющийся глаз.

— Это допрос? Просто демонстрирую свои разведывательные таланты. Ведь я же хочу тебе понравиться! А для чего — сейчас узнаешь. — И рассказала о своем школьном товарище Владике, которого не хотят брать в разведотряд. Родители его — отважные польские коммунисты. Летом двадцатого года вели в дивизиях Пилсудского пропаганду за Красную Армию. Чудом избежали виселицы.

— Понимаю, ты искренне веришь в якобы допущенную несправедливость, считаешь, что его необоснованно не взяли в группу подрывников. Но минувшие заслуги не дают абсолютного свидетельства безупречности… Люди меняются, классовая борьба обостряется. Муссолини в пятнадцатом году был главным редактором социалистической газеты. А в двадцать втором сделался фашистским вожаком.

— Муссолини тут не при чем! — перебила его Винцента. — Владик честный парень. Наш человек.

— А кому расхлебывать плоды благородства?

— Не понимаю тебя. Если боец вызывается на самые опасные дела, — Винцента, тяжело дыша, остановилась, — то нетрудно сообразить, что уже не три-четыре шанса выпадет уцелеть. И нет ничего дурного в том, что Владик стремится не упустить и малую возможность. А я хочу помочь ему в этом. И потому сношу твой язвительный тон.

— Дело-то не в количестве шансов, — усмехнулся Бударов. — Я готов тебе верить, и тем не менее…

— Испытай Владика на деле. Проверь.

— Нет у нас времени ставить эксперименты! Лучше я приму пятнадцатилетнего радиста Витьку Рубахина, чей отец погиб на фронте. А Владик твой пойдет воевать на фронт, а не в тыл оккупантов.

В умывальной кто-то судорожно всхлипывал. Словно ребенок, уставший от долгого плача, но еще не успокоившийся.

Винцента в коридоре невольно прислушалась. В это время дверь распахнулась, и на пороге показалась девушка с полотенцем вокруг головы.

— Винька, ты?! — раздался знакомый голос.

Это была Зина. Она схватила Винценту за руку, потянула обратно, в умывальную. Плотно затворив дверь, сдернула полотенце с головы, нагнулась и ополоснула лицо под краном.

— Нехорошо реветь в такой праздник, — улыбнулась Зина. — А мне хоть плачь. Хотела помочь одному парню, да все впустую. Я видела, к тебе перед обедом родители приходили. — Ты счастливая, брата имеешь. Он что — фронтовик?

— Его не отпускают воевать с оборонного завода… Поэтому вот я. Повезло, что в такую часть попала.

— А мне, понимаешь, мамка приснилась. Да так ясно, каждой черточкой, как наяву. Утешала меня. Винька, понимаешь, я ведь единственная дочь. У мамки больше никого. Так она вот и утешала. «Ничего, доченька, не печалься за меня, сердечко не надрывай… Горе-то мое, доченька, ведь оно же не навеки. Со мной вместе помрет и горе мое, поэтому не печалься…» Понимаешь? Одинокая моя мамка старалась успокоить, утешить…

Зина уткнулась лицом в полотенце. Ее круглые плечи вздрагивали. Винцента обняла ее. Тоже захотелось всплакнуть, но пересилила себя.

Командование Западного фронта, накапливая резервы для контрнаступления, одновременно увеличивало количество разведывательных и диверсионных отрядов за линией фронта. Они бесстрашно действовали в самой гуще гитлеровских войск: взрывали мосты и железные дороги, истребляли автомашины с мотопехотой и боеприпасами, перерезали связь между подразделениями, громили штабы.

В ноябре в тыл противника было отправлено особенно много диверсионных отрядов. Большей частью это были подвижные группы приблизительно по десять человек, составленные исключительно из комсомольцев (например, отряд Бориса Крайнова — с девушками Зоей Космодемьянской и Верой Волошиной).

В ночь на 24 ноября неподалеку от Рузы перешел линию фронта отряд (приблизительно сто бойцов), в составе которого, наряду с комсомольцами, были добровольцы из московского ополчения. Отряд расчленялся на подгруппы по десять или одиннадцать бойцов. Каждая возглавлялась кроме командира также и политработником. Такая структура диктовалась особенностями поставленной перед ними задачи: предстояло, не задерживаясь в ближайшем расположении сил противника, пробраться за прифронтовую полосу, рассредоточиться там и наносить одновременные удары в разных отдаленных друг от друга местах.

Заместителем командира по воспитательной работе в одной из боевых подгрупп назначили молодую текстильщицу — кандидата в члены партии — Аню Колотову. Называли ее политруком.

Маршрут отряда и задание ему были тщательно продуманы. Однако формирование отряда было проведено Наспех. Отряд возглавили люди мужественные, но не Имевшие достаточного боевого опыта.

Обильный снегопад способствовал благополучному переходу фронта. Незамеченными перемахнули по непрочному льду речку Рузу, втянулись в перелески. Снег был неглубоким. За ночь отряд мог бы пройти километров тридцать и вырваться за прифронтовую полосу расположения частей противника. Вскоре позади остался березовый молодняк. Справа, с северной стороны, метались широкие огневые сполохи. Оттуда доносилось погромыхиванье канонады. Слева, с юга, сквозь мельтешенье снега вспархивали злые огоньки ракет и тут же гасли. Выбрались на поле — тихо зашуршала под сапогами присыпанная снегом стерня. Впереди показалось шоссе. Пересекли его и остановились на короткий отдых в ольшанике. Головной дозор сообщил: неподалеку недлинный, но глубокий, заросший кустарником овражек; за ним — снова поле.

— Машина сзади!.. — раздался чей-то возглас.

— Одна!..

— Да, да — только две фары!

— Грузовик!.. А в кузове наверняка полно фашистов!

— Разрешите, товарищ командир?

Пулеметчики, завидя две подрагивающие на выбоинах бледно светящиеся точки, очертя голову бросились обратно, к шоссе.

И командир, после мгновенного колебания, тоже помчался за ними. Залег рядом с пулеметчиками. Прильнул к своему ППД.

— Открыть огонь, когда я дам очередь!

Глазомер у командира был безупречен. Автомат ППД и четыре «дегтяря» заработали в ту самую секунду, когда грузовик подставил отряду левый борт. С врагом расправились в два счета.

Однако снегопад, помогший скрытности перехода, теперь подвел опрометчивых бойцов. Они не заметили, что за этой машиной шла с притушенными фарами целая колонна грузовиков.

Из кузовов выпрыгнули сотни солдат. Они стали поливать скучившийся отряд очередями из шмайсеров и МГ, стремительно обходить с флангов.