Страница 17 из 24
– Боже, Грити, экая же ты наисчастливейшая! – воскликнула Беати, разглядывая платья.
«Ну наконец-то! – удовлетворенно подумала Маргарита. – А то бедняжка да бедняжка…»
Ульви, быстро всё потрогав и ни на чем не задержав внимания, убежала в уборную – вскоре и оттуда стали доноситься крики восторга. Беати и тетка Клементина тоже захотели осмотреть там обстановку, а Маргарита сняла плащ и мокрую вуаль и попросила Тини помочь поправить ее убранство.
«Тини – точно не Марили, и слава Богу! – думала Маргарита, разглядывая свою помощницу. – Очень молоденькая, приятная, хоть и не красавица. Грамотная речь, чистая кожа, каштановые, как у Беати, волосы и раскосые глаза, как у герцога Альдриана, только карие. Тоненькая, как Енриити, но тем, как спешит без нужды, похожа на Ульви. Надеюсь, мы поладим».
– Сколько тебе лет, Тини? – спросила Маргарита девчушку, пока та ползала у подола ее платья со щеткой.
– В восьмиде Смирения стало четырнадцать. Тридцать седьмого дня меня подбросили к дому младенцев – я тогда и отмечаю.
– Да? – удивилась Маргарита. – Ты даже немного старше меня… Ты еще не замужем?
– Я же из приюта, преступнорожденная и бесприданница, – печально вздохнула Тини. – Такая никому не нужна. Мне очень повезло, что господин Совиннак отобрал меня для вас. Пожалста, не выгоняйте, – выпрямила она спину и оказалась на коленях. – Я буду ооочень стараться.
Миряне с незаконным рождением, если платили подати, то получали защиту закона, но сами в суд подать не могли, только под патронажем своего работодателя или землевладельца. Покидая приют, такие молодые мужчины приобретали новое родовое имя, причем сохраняя почетные окончания на «ак», ведь они помогали им поступить на воинскую службу. Далее, заработав достаточно, мужчина покупал дом или землю, после чего становился «законным» и имел все права свободного человека. Те, кто не имели родового имени (преступнорожденные, несвободные землеробы, незамужние женщины с незаконным рождением или лишенные имени) без работодателя или землевладельца, платящего за них подати и дающего им свое покровительство, вовсе были для закона бродягами. Поэтому страх Тини лишиться места пояснений не требовал. Да и должность ей досталась почетная – тогда как горничные занимались уборкой комнат, покоевые прислужницы (или покоевые девушки) являлись личными служанками госпожи, иногда даже ее подругами.
– Уверена, мы поладим, Тини, – улыбнулась Маргарита. – А, знаешь, я тоже сирота и бесприданница – и ты не отчаивайся. Однажды выйдешь замуж по мирскому закону и, конечно, по любви.
Тини продолжила радостно махать щеткой.
________________
Впервые на памяти старожилов Элладанна ночью в Венераалий бушевала буря – да такой неимоверной силы, что она разогнала по домам тех, кто пришел на Главную площадь в поисках своего счастья. За витражами со святым мучеником Эллой и прославленным рыцарем Олфобором Железным вспыхивали молнии, а от раскатов грома гости в доме градоначальника вздрагивали, затем хохотали и поднимали бокалы. Конечно, беззаботно веселились лишь приглашенные со стороны невесты. Идер, его мать и Енриити смотрели на родню Маргариты как на сильван. Синоли и Жоль Ботно напились так, что едва ходили. Оливи тоже опьянел. Он вел себя пристойно, вот только откровенно пялился на Беати маслеными, мутными глазами. Он попробовал пару раз так же посмотреть и на невесту, да, столкнувшись с глазами-прорезями градоначальника, навсегда потерял к Маргарите интерес. Беати и Ульви много не пили, но захотели танцевать. Пошатывавшиеся дядя Жоль и Синоли составили им компанию – и четверка, как умела, исполнила несколько танцев. Незнакомая с Культурой тетка Клементина, нарушая ее правила, жадно шарила глазами, запоминая малейшие детали, о каких намеревалась трезвонить всем, кто поинтересуется. Филипп налегал на сладости, облизывая пальцы. Пожалуй, один Гиор вел себя безупречно. Он учтиво общался с Енриити и даже станцевал с ней паво́, «танец павлинов». С этого танца начинались балы – и тогда самая знатная пара величаво двигалась по кругу, то кланяясь, то поворачиваясь, остальные же ими любовались. По традиции свадебный бал следовало бы открыть жениху и невесте, да вот Ортлиб Совиннак никогда не танцевал, поэтому не танцевала и Маргарита, хотя она удивлялась: зачем тогда ее учили этому искусству. Новая госпожа Совиннак просидела всё свадебное пиршество трезвой, порой красневшей за родню и благодарной мужу за то, что он не корит ее за их поведение, а радуется такому искреннему веселью.
Не считая сладких угощений и закусок, за вечер три раза менялись главные блюда, поразившие гостей необычайным видом: рыба возлежала среди «огненного моря», гигантское яйцо, расколовшись, явило запеченного гуся, поросенок, утыканный разноцветными хлебными иглами, походил на «райского ежа» из радуги. Маргарита, любившая полакомиться, постаралась попробовать всего понемногу, ругая себя за то, что не может сдержаться и слишком много кушает, а Диана Монаро видит ее неискушенность и посмеивается. Ортлиб Совиннак, наоборот, волновался, что она ничего не ест и постоянно пытался чем-нибудь ее угостить. Еще он с удовольствием кормил своих четырех собак.
Гроза не утихала, и хозяин дома гостеприимно настоял на том, чтобы вся его новая родня осталась ночевать у него. Ближе к часу Любви, в шесть часов и две триады часа, жених первым вышел из-за стола и подал руку невесте (свободных женщин, бывших вдов, уже не передавали от отца к мужу и не уносили в спальню на руках). На втором этаже Ортлиб Совиннак повернул направо, в мужское крыло, Маргарита пошла в левую сторону, в свою спальню, готовиться к супружеской ночи.
У жаркого камина ее ждала купальная кадушка с ароматной водой. Пока Маргарита блаженствовала, Тини расчесывала ее волосы.
«Если бы Ортлиб не успел меня поцеловать, то что тогда? – думала Маргарита, нежась в теплой водице и прикрывая от удовольствия глаза. – Можно было бы заново провести венчание? О таком я еще не слышала. Надо будет спросить епископа Камм-Зюрро. И поцеловала ли я Ортлиба в ответ? Я ничего уже не чувствовала… Ну, душой и сердцем я точно ответила на поцелуй… – успокоила она себя. – Раз сам епископ признал нас мужем и женой, значит, так оно и есть».
Но дурные мысли упорно лезли в ее голову. Дожидаясь мужа, сжавшись в комок на огромной кровати его бывшей супруги, она опять начала тревожиться. И эта кровать, и лектус, и диковинный шкаф из гардеробной будто не принимали ее: другая женщина, их настоящая хозяйка, когда-то с явным воодушевлением выбрала эти вещицы для собственного семейного счастья, а вовсе не для новой госпожи Совиннак, явившейся на всё готовое и присвоившей себе чужое. Единственной родной вещью для Маргариты в этой спальне было зеркальце, подаренное дядюшкой. Даже тонкую, шелковистую сорочку, что она надела для первой близости с супругом, кто-то неизвестный заказывал у белошвейки – и упорно всплывало холодное лицо Дианы Монаро. Раскаты грома за окном усиливали гнетущее чувство: порой грохотания небес казались взрывами пороха, казались звуками войны.
«Буря завсегда значает приход нечисти», – шептала в голове Маргариты Петтана из хлебной кухни, а она вспоминала Блаженного, скакавшего на алтаре.
«Меч Лодэтского Дьявола бьет на́сквозь самый крепкай доспех, – влезла тощая Майрта, – и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщи́ны. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем краше́е женщи́на, тем егойный меч острее – колдовство!»
Неожиданно алые бутончики роз с портьер и стен почудились пятнами крови на снегу – вся спальня и кровать будто бы стали забрызганными кровью. Маргарита перевернулась на другой бок, пытаясь не думать о том, что лодэтский варвар, уж если не демон, то точно продавший душу Дьяволу человек с колдовскими серебряными зубами (чудовище в черных доспехах, на черном коне, с черной собакой и с черной женщиной!) войдет в Элладанн и исполнит пророчество из грязных стишков Блаженного: надругается над ней, а затем, наверно, заточит свой невероятно острый меч, пронзающий насквозь рыцарские доспехи, костью девчонки в красном чепчике.