Страница 6 из 14
Меня, чей шестидесятилетний юбилей я отметил совсем недавно, больше нет! Теперь я мальчишка…
Двигаясь «на автомате», одолеваю последние ступени и останавливаюсь под дверью – полузнакомой, отделанной лакированным, уже потертым деревом, с двумя бронзовыми циферками – «55». Наша квартира. С нее начинается родина…
Пустота и звон занимали голову, лишь то и дело всплывала дурацкая кричалка одного модного парикмахера: «Звезда в шоке!»
Легко было мечтать, представляя, как ты возвращаешься в детство, да еще с полным набором опыта и знаний, накопленных за долгую жизнь! А в реале дрожь пробирает, колотит всего, прямо…
Подняв руку, я замер, держа палец у кнопки звонка, сглотнул всухую и нажал.
– Я открою! – глухо, едва слышно донесся Настин голос. Улыбка будто сама по себе раздвинула мои губы. Сейчас… то есть в будущем, моя сестра – худосочная дама в возрасте, а тут…
Замок щелкает, дверь приоткрывается – и распахивается настежь. На пороге стоит сестренка – вытянувшаяся за лето, стройная и очень миленькая.
– Мишка приехал! – радостно запищала Настя.
Порываясь кинуться ко мне, но не решаясь, она заняла руки тем, что захлопала в ладоши. А я обнимаю Настьку и целую, замечая мельком, как ее глаза распахиваются в глубочайшем изумлении.
Не выдержав, девчонка заплакала. Улыбалась мне, кивала, гладила по «целинке» ладошками, а слезы так и катились по щекам. Я чмокнул сестричку прицельно – в ее вздрагивавшие губки и сказал:
– Привет, Настенька!
– Привет… – улыбаясь смущенно, сестричка вытерла ладонью глаза.
Торопливо зашаркали тапки. В прихожую вышла мама.
– Мишечка вернулся! – всплеснула она руками.
– Привет! – говорю и обнимаю ее.
Поразительно… Моя мама – молодая и красивая женщина. Натуральная блондинка, и очень даже ничего. Настя в нее пошла – ей четырнадцати нет, а маечку будто два апельсина оттягивают…
– А папа где? – спросил я, позволяя себя тискать и тормошить.
– Скоро должен прийти, у него ж банный день сегодня!
Мамулька снова ласково прижала меня к переднику, а я притянул к себе Настю. Я вас приучу к родственным отношениям…
Скинув туфли, прошествовал в комнату, сопровождаемый мамой и сестрой – они держали меня за руки, словно вели под конвоем.
– Вырос как… – умилялась мама. – Совсем большой стал…
А я чувствовал ошеломление и странную робость – чудилось, топну сильнее или крикну, и все вокруг рассеется, как пленительный мираж. Оглушенный реальностью, я оглядывался, будто в первый раз. Всё, как тогда…
Золотистые шторы и диван, застеленный расшитой кошмой – папа ее из Монголии привез. Почти антикварная этажерка с фигурными столбиками, забитая книгами «про шпионов», – дедушкина коллекция. Любимая мамина игрушка – румынский гарнитур. Большая картина в простенькой раме, изображавшая берег пруда, угол избушки в тени зарослей и пару коров, забредших в воду. Может, и не шедевр, зато подлинник.
А вот бабушкин комод – монументальный постамент для цветного телевизора «Радуга-703», единственного в нашем доме. Помню, как мальчишки во дворе задавали мне один и тот же вопрос: «Это правда, что у вас телик разными цветами показывает?», а соседи со всего подъезда ходили к нам концерты смотреть или парады. Товарищи…
– Ну, как ты? – спросила мама заботливо. – Сильно устал? Не заездили там тебя? Не обижали?
– Да нормально все, – заверил я ее и полез в левый карман. Помнил, что нарочно отложил туда двести рублей. – Вот! Мой скромный вклад.
– Ого! – воскликнула Настя.
Разумеется, мама снова меня обняла и поцеловала, но я был не против.
– Мам, у меня еще триста рублей осталось. Хочу к школе брюки хорошие купить, туфли там… Можно я в Одессу съезжу?
– Работничек ты мой! – проворковала мама, умиляясь моей житейской состоятельности. – Конечно, съезди! Сюда-то как добрался?
– Да нормально… Мы в Москве пересадку делали. На Курском взял билет до Харькова, а оттуда на Помошную[2].
Успокоенный насчет поездки, я торжественно выложил килограмма три московских конфет, вызвав буйный восторг Насти, достал блок лезвий «Жиллет» за десять рублей – и преподнес матери флакончик духов «Мадам Роша».
– Это тебе. С днем рождения!
– О-о! – восхитилась мама, принюхиваясь. – Настоящие французские! А мы тебя так ждали! Думали, что как раз успеешь…
– Да я б успел, но не бросать же всех, не по-людски как-то.
– Ну да… Ну да…
Мама смочила палец в капельке парфюма и провела по шее.
– Шармант![3] – ухмыльнулась Настя.
– Что б вы понимали в роскоши, мадмуазель, – надменно сказала мама и тут же сменила тон: – Ты, наверное, голодный?
– Потерплю, – махнул я рукой. – Папу лучше дождусь.
– Ну, ладно, Мишечка, отдыхай! – оживленная и радостная, мама растрепала мне волосы и удалилась на кухню.
– А у нас котлеты на ужин! – радостно доложила Настя.
– С толченкой! – донесся мамин голос.
– И с огурчиками! – продолжала искушать сестричка. – Малосольными!
– Хочешь, чтобы я слюной захлебнулся, да?
Хохоча, Настя ускакала к матери, а я подхватил рюкзачок и поплелся в свою комнату. Устал. Да и перенервничал.
Почти весь пол в моей «берлоге» укрывал самодельный ковер – огромное соцветие роз на черном фоне. Говорят, его наша родственница ткала, баба Феня.
У стены стояло ложе – старый диван. Тоже, кстати, ручной работы – дядя Вова собрал его, когда мне было лет пять…
Я, как кот, обнюхивался, заново привыкая к полузабытому житию, перепутанному в моих снах. Нужно, чтобы «тихо пришли в равновесье зыбкого сердца весы»…
Подойдя к столу, перебрал стопку новеньких учебников для 9-го класса, пахнущих типографской краской, выглянул в окно. Всё то же самое, как помнилось – широкая улица, обсаженная тополями, редкие машины, двухэтажный гастроном на углу.
На подоконнике лежала моя тогдашняя (теперешняя!) гордость – фирменная сумка «Эр Франс». В нее я кидал полотенце и плавки, когда ходил в секцию. Молодец, верно рассудил, что вырабатывать «треугольную» фигуру пловца, широкоплечего и узкобедрого красавца – это «самое то» для нескладного подростка. Ну, в плечах я пока что не шибко раздался, но мясцом оброс. Хотя понятие «мускулистый» к моему телу подходило не слишком, а вот «жилистый» – это про меня.
Вспомнил, каким сам себя увидел на площадке. Уши более-менее нормальные и нос, только губы подкачали – пухлые. Девчонкам, может, и нравятся, так ведь никакой суровости с брутальностью.
«Зато линия подбородка жесткая, – повысил я самооценку, – и взгляд твердый!»
Над организмом еще работать и работать – худой он у меня слишком, да и слабоват. Ну, бассейн я пропускать не намерен, сделаю себя. А вот во что этот организм упаковать…
«Да, надо будет серьезно подумать над образом, чтобы стать иконой стиля», – усмехнулся я.
Стилягой никогда не был и не буду, но и к тому, что висело… м-м… что висит в магазинах «Одежда», у меня стойкая аллергия. Девчонкам хорошо, коричневые школьные платья с фартуками их только красят. Да и традиция неплоха – в такой же форме еще гимназистки ходили до революции, только в «макси», а ныне, слава моде, в ходу «мини» до середины бедра. Есть на что посмотреть со вкусом…
А каково ученикам приходится? Явиться в класс в кургузом синем пиджачке с идиотскими пуговицами, штампованными из алюмишки… Бр-р! Комплекс неполноценности гарантирован.
В Первомайске приличных тряпок не купишь, разве что по блату. Одна надежда на одесских фарцовщиков – эти всё, что хочешь, достанут, успевай только наличные отсчитывать…
Стащив с себя стройотрядовскую курточку, я подержал ее на вытянутых руках, любуясь, как адмирал кителем. Вон на рукаве ма-аленькая дырочка – ее искра прожгла. Мы собирались вокруг костра после тяжелой смены, пели под гитару, пекли картошку, болтали обо всем на свете, подбрасывали в огонь пихтовые ветки, чтобы дымом отгонять комаров. Искры, виясь, уносились к небу, путаясь с мерцающими звездами, звенели струны, а вокруг сдержанно шумела тайга, будто подпевая… Классика!
2
Помошная – маленькая станция, от которой час пути на автобусе до Первомайска, Николаевской области.
3
Искаж. charmant (фр.) – очаровательно.