Сказки Рускалы. Василиса

— Как же таким справным за ночь сделался? — улыбнулась от умиления и погладила коняшку. — Ну чего ластишься? Уходить надобно, но я вернусь. Или со мной хочешь? — он почти по-человечески затряс головой, мол, хочу — спрашиваешь еще. Вот дивный, каждое слово понимает. — Как же звать тебя, чудище волшебное?

В глазах найтмара взвились языки пламени. Сощурившись, осторожно дотронулась до горящей гривы и не обожглась. Чудо-чудное! Огонь горит, а руку не кусает.

— Крес. Нравится имя? В стародавние времена наши предки так огонь величали. Ты заморский конь, хоть имя наше будет. Крес, — повторила, смакуя на языке теплое слово.

— Ва-а-ся! — со двора послышался голос Малуши и шмяканье ног по талому снегу.

Был бы Ярка дома — снег бы прибрал… Вот этого больше всего и боялась... Любая мелочь станет о друге напоминать, мыслями к нему тянуть. Нет, надобно скорее из Глухомани уходить.

— Тут я, — выглянув из сарая, помахала ведьме.

— Выходи, буду уму-разуму учить, — добрая улыбка на ее румяном лице немного разогнала тучи над моей головой.

— Как Кощея уговорить расскажешь?

— Это ты сама придумай, — отмахнулась Малуша. — Другой к тебе разговор. Подарком Бессмертного около Глухомани пользоваться не вздумай, иначе невесть куда попадешь. Здесь все начисто колдовством пропиталось. Пойдешь по тракту на север, увидишь сосну — крона в облаках, подле нее свернешь к тропке и придешь к хутору. Там уж можешь перстенек кинуть.

— Раз так, я на коне добираться стану.

— На каком коне? — непонимающе уставилась ведьма.

Поманила Креса из сарая. Тот, кивая, послушно вышел во двор. На ярком солнце еще краше шкурка заблестела, огненная грива да хвост запылали. Шумно задышал конь, черными губами к моей руке потянулся.

— Знакомьтесь еще раз, — поиграла кончиками пальцев с языками пламени, — это Крес.

— Вот чудеса! — ахнула Малуша. — Это вчерашняя кляча?

— Не знаю, — заулыбалась я, — сегодня в сарае нашла. Подменили, как думаешь?

— Если только кто-то глупый, — шутливо подбоченилась женщина. — Кто же такого красавца взамен дохлой животины оставит? — любуясь, она обошла Креса. — Василиса, опасно на нем ехать. Шибко приметный. Думаю, Кышек уже по Рускале рыщет.

— Пешком еще хуже.

— Твоя правда, — вздохнула ведьма. — И так, и эдак ненадежно. Может, до хутора пусть Соловей проводит?

— Пусть проводит, только как? Вдвоем на найтмаре поскачем? — Крес головой затряс, заржал тихонько недовольно. — Видала? Он против.

— Осталась в конюшне лошаденка старая, для пахоты непригодная. Вот ее разбойник и оседлает.

Да я ж не против, пусть хоть на коромысле скачет. С Соловьем дорожка веселее покажется и мысли лишние, что мухи, липнуть не станут.

Разбойник нынче первый парень на селе: не спавший, глаз синевой заплыл после ночной драки. Пожилая лошадка под седлом, челка с проседью. Она плелась по тракту неспешно, глазенки полузакрыты. Куда ей торопиться? Жизнь прожила, многое повидала — некуда.

— Что, милая, на старости лет погнали тебя невесть куда? — молодец сочувствовал кобыле. — Ты, гляди, не сдохни по пути.

— Да-а-а, так ехать — пешком скорее было бы, — то и дело одергивала Креса, порывавшегося прибавить прыти.

— Любуйся весной, Василиса. Может, больше не придется.

— Умеешь подбодрить, ничего не скажешь.

Верхом давно не каталась, а на волшебном коне так и вовсе никогда не случалось. Найтмар ступал мягко, раскачивал на медленном ходу, аж веки слипаться начали. Мотнула головой да глаза выпучила.

Весна и впрямь хороша — птицы щебетали без продыху, запах тепла совсем рядом. Все вокруг приятное волнение в сердце вызывало. Просыпалась Рускала после зимнего сна. Ежели честно — не люблю талый снег и слякоть, холода больше по душе, но начало весны всегда с трепетом встречаю. Чувство такое, словно вот-вот доброе со мной приключится… Может, от того боль-тоска не согнула, не сломила меня. В груди-то пекло, Яр перед глазами вставал, что настоящий.

— Далече уж уехали, — скучающий Соловей лениво зевнул, — скоро своротка в лес будет. Надежнее по лесной тропе, там и речка есть, животинку напоим. Хорошо эти места знаю, не заплутаем. Умаялась, милая? — он легонько похлопал старушку по шее.

— Как ты с ней ласково, — хмыкнула я.

— Мне на лошадей не везет, — улыбнулся в ответ молодец. — Всю жизнь то хромые, то косые попадаются. Однажды не пожалел золота в Торгограде, купил коня резвого. Заметь, не украл — купил, а тот и года не протянул — издох от какой-то хвори. С тех пор плюнул, перебиваюсь чем придется.

— Встретишь еще своего.

— Сказала так, будто не коня — жену встречу, — в голос рассмеялся Соловей, указывая на поворот в лес.

Лошадь разбойника совсем печально по тропе шла. Я уже сама к реке не меньше нее хотела — смотреть жалко. Попьет, авось полегчает немного. Крес, наоборот, оживился, видать, лес ему больше дороги нравился. Странно, но понимала его, словно человека. Ни грива огненная, ни пар с искрами из ноздрей волшебным животное делают — чует хозяин найтмара, как себя.

Припали к оттаявшей реке наши друзья с копытами, а мы рядом устроились. Соловей достал из сумки хлеб, надломил и мне кусок протянул. Таким вкусным показался с голоду да на свежем воздухе. Никогда еще так краюшку во рту не смаковала.

— Нравится? — лукаво глянул разбойник.

— Уху! — с набитым ртом закивала я.

— Сам пек ночью, — довольно заявил парень. — Спать все одно не выходило.

— Ничего себе! — проглотила, не дожевав, чуть не подавилась. — Не шутишь? Ты еще и хлеба печешь.

— Пеку. Яр хорошо в глаз врезал, а стряпня успокаивает. Мне кажется, что не нашел я себя в жизни, а разбойничаю из-за крови папкиной… — немного подумав, молодец вздохнул. — Ты не серчай, Василиса, потом уж сообразил, что о перстне нельзя при кузнеце твоем говорить было. Больно ревнивого в мужья выбрала.

— Не муж он мне, — буркнула я.

— О, как… Надули нас, а мы поверили.

— Звал замуж, да только так звал… и наговорил кучу всего, аж тошно, — боль рвалась наружу, душу облегчить.

— Коли есть любовь, тошно не будет. Видать, у вас не так.

 Только Соловей последнее слово обронил — не до душевных разговоров стало. На растаявший пятак земли, шурша крыльями, опустился огромный ворон. Снова эти глаза… красное пламя в них играло. В голове мелькнула светлая ночь, когда Ярка голыми руками такую же птицу убил.

— Соловей, это от Кышека, — испугано зашептала я.

— Ах ты, погань! — выронив недоеденный хлеб, молодец схватился за кинжал.

Глава 12

— Не гляди на него, — я потащила разбойника за рукав.

— Помню.

Не зря Соловей на пироги захаживал. Пока уплетал мою стряпню, развлекала гостя рассказами и про вестника говорила.

Ворон вспорхнул на ветку и призывно гаркнул. Ох, как же захотелось обернуться к птице, еле удержалась. Соловей напрягся не меньше моего, на шее тонкой струйкой забилась жилка.

— Убил бы его, но как в слепую нож кинуть?

Вестник зашелся в гортанном карканье, шумно забил крыльями, пролетев перед нами. Молодец успел вскинуть руку, но птица ловко ушла за спину.

— До старости хороводы водить станем, — зло процедил парень.

— Что ж я не сообразила! — догадка ошпарила кипятком — шапка-невидимка!

Накинет ее Соловей и убьет нечисть, взглядами не встретившись. Я потянулась к сумке, перекинутой через плечо. Вестник снова оживился и закружил подле. Чтоб ты сдох, нечисть крылатая! Он даже не глядя в душу лез, одним только карканьем. Страшно, и ноги — тесто мягкое.

Новый круг птица не закончила. Резкий рывок — и старенькая ткань треснула под острыми когтями, выпустив на подтаявший снег все, что было в сумке. Соловей с силой метнул нож, но промахнулся — кинжал глухо брякнул, войдя по рукоять в толстую сосну.

Книжка Феклы раскрылась, весенний ветер заиграл страницами. Нельзя глядеть на вестника, нельзя! Неловко шагнула к книге и расстелилась в рыхлой каше, успев дотронуться до шершавой бумаги. Кривые птичьи пальцы оставили рваные отметины на листе, а я щепотью уцепилась за край. Вестник поднялся в воздух, увлекая за собой тетушкину книгу, в кулаке хрустнул кусок страницы. По земле, мерцая черным пламенем, покатились руны заклятья Вечности. Часть улетала к вестнику, часть исчезала в моей пятерне.