Страница 82 из 112
А про настоящую армию и говорить нечего. Они же чистая банда, в кристальном виде, они и думать не хотят, только получше убивать учатся…
Так и жили в Судуе две банды – бок о бок, можно сказать – плечом к плечу. Волкодавы Мастифа, крутой рукой наводящие порядок днем и ночью, бесстрашные, озверелые, любую проблему решающие резко и без права на ошибку. Поэтому и обращались к Мастифу в последнюю очередь – когда беда вставала поперек горла, ни вздохнуть, ни дух перевести. И другая банда – государственная, действующая тихо и тайно, потому что звери плохо выносят конкуренцию. Эти, вторые бандиты – они не решали ничего, они пытались вернуть порядок, который был удобен им.
Александр прекрасно понимал, что скоро новая власть догадается, что отбирать у людей – бесполезное и опасное дело. Гораздо удобней заставить их думать, что они, люди, так или иначе – должны сами отдавать свой труд. И только сто человек, сотня мужиков в огромной стране понимают, что нельзя ничего отдавать. Они не боятся взять в руки оружие, не боятся работы, не боятся глядеть в будущее из настоящего – через мушку прицела. Момент, в котором ты живешь – он и есть самый важный, и, насколько хватит мужества и упорства, если не дрогнет рука, патрон не даст осечки – столько и проживешь…
Летят листья с деревьев, кружатся в вихре, падают и замирают. Хорошее время – бабья осень. Не жарко и не холодно, амбары зерном ломятся, телята степенно идут с луга, отгуляли бока за лето. Поросенок как слон в загоне ворочается. А город – нищ и сер, оскалился провалами выбитых стекол, потемнел заборами и крышами. Везде, куда ни глянь – ковер свежих листьев. Мусор, а приятно. Как люди хотят жить без мусора? А если уж хотят, то надо тех, кто мусорит – к стенке, тогда и мусора не будет. А кто в городе не мусорит? Ну вот, не будет людей в городе – и всем хорошо станет. Всем, кто не в городе…
Спуск на площадь Конституции. Раньше вон в том доме, сейчас обгоревшем, жил токарь по кличке Белый. С крыши капает, туалет один на четыре семьи, полы проваливаются, мыши, отопление едва дышит. Два спиногрыза, жена-учительница, на заводе гроши платят, каждый день – тушенка с макаронами. Щеки у Белого к зубам прилипли, нос заострился, глаза впали – по две смены пахал парень. Зато имел вид на главную улицу города и бывший обком под боком. Хорошо, благодать… Где сейчас Белый? Пятистенок себе поставил, теперь старшему сыну ставит. Печь русская, печь голландская, жеребенок в конюшне, корова, два порося, три гектара земли, сад - маленький пока, пруд, в котором карпы с ладонь ходят. Стал Белый толстым, важным – не подойди. Жена к двум сыновьям уже третью дочку принесла – не боится бывший токарь нищету плодить…
Площадь. Вот здесь Наиль умер, вместе с братом. Не хватает мне тебя, думал Александр. Ухмылки мне твоей волчьей не хватает. Петька-Волчара тоже хорош, но нет у него нюха дикого, нет хватки железной. Вырвали волку зубы, долго нос в дерьме держали, чтобы нюх отбить. За мешок муки зверя уродом сделали. Вот он идет, глаза на грязной роже сверкают, рот открыл, оскалиться хочет, а во рту – дыра черная.
-Шашада! – заорал Петька. – Лошись! Шашада!
Его убрали первым. Именно убрали, потому что палили на площади Конституции только «псы» и «стачечники». Остальные – стреляли, с последних этажей, с чердачных окон, которые и разглядеть на здании бывшего обкома трудно, не только попасть. Аккуратно выбирали цели, замирали на мгновение, задерживая дыхание, ловя в снайперские прицелы мечущиеся на асфальте фигурки. Начали постреливать и с бывшего Центрального управления внутренних дел, и с телевизионной станции. Всего, наверно, стволов десять, но для тридцати человек внизу и это много.
- Хватит ворон считать, - возник ворчливый голос в голове. – Я вас прикрою. Наступайте. Вторая группа вместе с третьей тоже под огонь попала…
- Наиль? – прошептал Саша, а потом вскочил:
- Вперед, - заорал Мастиф, но никто не желал двигаться, все видели, что случалось с теми, кто просто голову поднимал.
- Я вас прикрою, вперед! Воины, вперед! Подняли жопы!
И Александр стал палить во все стороны, не целясь никуда специально, в белый свет, по верхам, одиночными. И действительно, огонь стих, а потом прекратился вовсе, словно Саша и в самом деле перестрелял невидимых снайперов.
- Пошли, пошли. Быро. Бери под руки. Мать. Блять. Суки. Пидоры, - мат все крепче, люди бегут, хватают оружие убитых, поднимают раненных.
- Сворачиваем около универмага, - командует Мастиф. – Направо. Все, наигрались. Пасти рвать теперь буду…
Домой он вернулся не просто злой. Бешенный. Тридцать пять парней легло – ни за что, ни за понюшку. Чеченцев, говорят, видели на центральной площади. Висят все четверо, ногами вверх, лиц не видно, не понять - живые еще или нет. Группа Ильдара попала под обстрел. Все уцелели – кроме татарина. Макушку бритую пулей проборонило, долго еще мычал, помирать не хотел.
- Помощь надо собирать, - убеждал Полкан на совете в квартире Наиля.
- Надо, - поддержали его многие. – По деревням идти. Что мы, самые крайние?
- Крайнее не бывает, - прошептал Мастиф, поднял побелевшие глаза на товарищей. Все затихли, даже дышать перестали. Ждут, верят, надеются.
- Вы ко мне пришли не для того, чтобы помощи просить, - проговорил он тихо, захлебываясь спертым дымным воздухом. – Вы сами свою помощь предлагали. Никого из вас я не просил… И сейчас не попрошу… Мне насрать на остальных… Пусть живут как хотят. Но если меня тронут – берегись, башки не сносить… Пришли ко мне на «усадьбу» спецназовцы – получите всемеро, в сто раз, в тысячу. Все, кто их знал, кто приказы отдавал, кто для них налоги собирал, кто обучал, кто мозги промывал, кто учитывал, кто речи толкал – всех подчистую. Я свою работу хорошо знаю, брака не будет. Сам пойду, не сумею тварей унять – значит, судьба. Но пока жив, пока руки оружие держат, пока хоть что-то могу – я за свое драться буду. За семью, за землю, за город свой долбанный… Вот так, братцы, не будет нам никакой подмоги, я вам не генерал, вы мне не рядовые, и запомните - никто и ничего нам не должен. И мы – никому и ничего… Ясно?